Так или иначе, меньше всего эти длинные строения, сделанные из огнеупорных материалов, напомнят нам о «новом сладостном стиле», об итальянских поэтах XIII века, о городе Флоренции, где пламя слов и страстей вспыхнуло от Божественной искры. Не имеют они никакого вроде бы отношения и к «Серебряному веку» Петербурга, к этой толпе символистов и авиаторов, балерин и кавалергардов, очарованной медлительными закатами и тяжелой раскачкой северных вод. А какое отношение они имеют к поющим поэтам восставшего Нью-Йорк-сити последней трети XXV столетия с их истерическим свингом, предсказывающим гибель утопии?
Пардон, скажет какой-нибудь из наших читателей, а какое отношение к этим «складам страусятины» имеет ваш Александр Яковлевич, также известный как Саша Корбах, бывший советский бард протеста, которого вы тут иногда подаете под унизительной кличкой Лавски? Он ведь и сам все время вроде отрекается от «фабрики снов», а вы тем не менее упорно засовываете его в эти огнеупорные стены.
Давайте будем объективны. Давайте попробуем посмотреть на всю ситуацию и на нашего АЯ в ней как бы со стороны. Сколько русских киношников, эмигрантов и беглецов семидесятых, и восьмидесятых, и девяностых тянулось к Голливуду! Все они мечтали о «шедевральном кино», о воплощении всегда уникальных кинематографических идей, и все они провалились. Они жили в окрестностях очарованного княжества, брались за любой «джоб», чтобы выжить, горбатились как таксисты, массажисты, хиропрактики, официанты, развозчики пиццы, басбои[237] в отелях, грузчики, и все они использовали любой клочок свободного времени, чтобы писать и переписывать пропозалы, аутлайны,[238] тритменты, наконец, скрипты, и все без конца пожимали плечами: почему нет никакой реакции, никакого интереса к русским потенциям, ко всей нашей «досто-толсто-пушко-гогло-чеховиане»?
Некоторые из них робко приближались к городу волшебников и даже при случае входили в него, надеясь, что интеллигентные манеры и британский акцент, приобретенный от московских частных преподавателей английского, произведут впечатление на голливудскую аристократию. Другие старались взять крепость штурмом, демонстрируя на всю катушку русскую непосредственность, граничащую с хамством. Одного такого, позвольте напомнить, мы с Алексом встречали на приеме у Джефа Краппивва. У таких английский был ломаным до неузнаваемости, а их русский вообще был полной гадостью. Такие наливали себе до краев водки, а потом, демонстрируя русское гусарство, швыряли пластиковые стаканы о стенку. Любой из них был готов отшворить любую голливудскую ветераншу, которая открыла бы им магические ворота. Увы, оба типа полностью провалились. Ни одному русскому не удалось поставить настоящий полнобюджетный голливудский худфильм. В отличие от своих чешских и польских коллег, они от рождения были лишены чего-то такого, что здесь надо было знать.
Ну и вот вам единственное исключение, Алекс Корбах, его особый случай. Кто из миллионов эмигрантов в течение колоссального исхода в Новый Свет не мечтал найти здесь богатых и щедрых родственников? Счастливчиков, однако, можно пересчитать на пальцах одного-единственного пехотного батальона, а среди этих счастливчиков самый «счастливый» – наш АЯ. Ну, просто вообразите, сударь, такую космически редкую удачу – нежданно-негаданно натолкнуться на четвероюродного брата, который не только признает, но навязывает тебе родство вместе с немыслимым количеством денег вплоть до массивных субсидий в кинопроизводство, где ты мечтаешь воплотить свои, мягко говоря, странноватые художественные замыслы. Ну не все же, право, получать Александру Яковлевичу самшитовой палкой по башке, как считаете? Ну не можем же мы отказаться от такого шанса ради какого-то психологического реализма, столь же эфемерного, как и все остальное.
В это утро наш баловень Фортуны собирался провести свою последнюю павильонную съемку. После этого останется только экспедиция в Европу для съемок на натуре: четыре недели во Флоренции и окрестностях и три недели в Санкт-Петербурге. После этого он останется с километрами пленки в монтажной. Недавно он был поражен мыслью, что нечто стоящее может получиться из этого предприятия. Ветерком успеха повеяло сквозь неуклюжесть и общую несусветность производственного периода. Или что-то художественное промелькнуло? Так или иначе, в какой-то момент он был подхвачен штормиком вдохновения. Неужели это возможно? Неужели осуществятся мои старые мечты, рефлексии моей незрелости, мастурбические импульсы моего вечного несовершеннолетия, промельки смутных откровений, иными словами, вся моя жизнь осуществится на экране?
Прежде всего мне нужна классная музыка для этой штуки. Монтаж будет во многом привязан к партитуре. Есть три имени, которые годятся: русский, итальянец и швед, Петр, Пьерро и Пер, три гения, не вознагражденные современным миром. Их телефоны – в моем лэптопе. Хитрая штука сама звонит по телефон у. Начнем с русского, конечно, все-таки соотечественник. Эй, Петя, что ты там делаешь в своем трахнутом Бремене? Дрочишь свой флюгельгорн, вычищаешь похабщину из дневника для потомства? Хочешь заработать двести пятьдесят тысяч баксов? Да, лаконично ответил Петр Гениальный, и дело было сделано. Пьерро и Пер никогда не узнали, как близко они были в тот день к четверти «лимона».
АЯ сидел в классическом директорском стуле возле камеры, установленной на треноге. На голове у него была классическая твидовая восьмиклинка, так называемый «кепарь нью-йоркского таксера», а вокруг шеи обмотан классический шарф из шерсти ламы. В общем, почти классик, индиид!
Народ вокруг него находился в хаотическом движении. Прибыли представители профсоюза, чтобы договориться с администрацией о так называемых пищевых деньгах для осветителей и звукотехников. Они кричали и наступали друг на друга, как тренеры и судьи бейсбола кричат и наступают друг на друга и даже носками сапог как бы бросают пыль, но всякий раз на полдюйма не доходят до настоящего столкновения. Приехала Голди Даржан со своей свитой, включающей текущего дружка, двух телохранителей (по голливудским стандартам она вообще-то тянула только на одного), гримера, пары приживальщиков с ее родной Сардинии и неизбежного сутяги, который намерен был в ответ на претензии администрации по поводу частых опозданий начать встречный хай по поводу постоянной недооценки его клиентки звездного статуса. Между тем сквозь открытые служебные ворота виден был на паркинге «Данте», то есть Квент Лондри, который делал вид, что разговаривает со студийными шоферами о своей «испано-сюизе» тридцать шестого года, а на самом деле просто тянул время, чтобы войти в павильон на пять минут позже своей «Беатриче», этой «чип-чип-чип-кам-ту-мибимбо», как он ее называл между съемками. Что касается «пожилой Беатриче», то есть Риты О’Нийл, то она, показывая свой класс, прибыла точно вовремя и сейчас сидела недалеко от режиссера, читая «Божественную комедию». Ассистенты и помощники ассистентов между тем просто бегали взад-вперед, бросая виноватые взгляды на своего «царя», сидящего неподвижно, как фигура молчаливого упрека.
Теперь мы подошли к моменту действия, а потому нам нужно в конце-то концов рассказать, хотя бы в двух словах, о сюжете фильма. Мы должны признаться, Теофил, что не делали этого прежде только потому, что не могли его еще очертить. Единственное извинение, которое мы можем предъявить взыскательному читателю, состоит в том, что и сам АЯ, несмотря на бесконечные обсуждения и утверждения вариантов сценария, до сих пор оставлял за собой некую поэтическую вольность внести изменения в свой шедевр. Теперь, однако, пора.
Когда-то в конце XIII века во Флоренции жил юноша-рыцарь из семьи белых гвельфов. Он носил нитяные обтягивающие штаны-чулки из тонкой шерсти. Его стройные ноги восхищали скромных девиц и раздражали грубых «рагацци», что любили устраивать шумные свалки в сводчатых проходах города-крепости. Из них самыми гнусными были, конечно, гибеллины. Юноша был отлично тренирован на этот случай, и его владение мечом ничуть не уступало его владению кинжалом. Он, впрочем, не любил убивать и даже на поле боя, облаченный в броню, предпочитал просто сбить всадника копьем наземь, но не добивать его. Лишь кучка людей знала его как поэта, остальные видели в нем просто юного главу некогда грозного рода Алигьери.
