(Когда я писал предыдущие предложения, мне было жаль сообщать о таком обыденном опыте. Мне было стыдно, что в детстве и юности я так легко поддавался влиянию деталей банальных иллюстраций. Я верил, что смог бы описать более интересный вид ментальных образов, если бы только эти предложения были частью художественного произведения. Я даже пытался придумать способ включить в этот отчет детали образа в моем воображении, описанного в книге, которую я впервые прочитал почти сорок лет назад. Рассказчик от первого лица этой книги, которая не является художественным произведением, видел в детстве на кухне венгерского крестьянского дома в первом десятилетии двадцатого века иллюстрацию в рамке, на которой Первое Лицо Троицы было изображено как большой глаз, заключенный в треугольник. Я был бы рад стать автором художественного произведения, в котором
Главный герой, будучи мальчиком и юношей, держал в памяти именно такой образ персонажа, известного ему как Бог-Отец. Как автор такого произведения, я бы долго размышлял о том, каким мог быть цвет радужной оболочки глаза-образа: насыщенным оранжево-золотым, возможно, или отчуждённым, холодным зелёным. Я мог бы включить в произведение хотя бы один рассказ о том, как главный герой увидел в глазу тот же насыщенный цвет, на который он недавно смотрел в залитом солнцем оконном стекле какого-то безмолвного здания. Мой образ Сына был позаимствован из какой-то иллюстрации к Доброму Пастырю или Свету Мира, но, хотя он был гораздо моложе, сын с каштановой бородой и задумчивым взглядом в моём воображении казался едва ли менее отталкивающим, чем отец. Согласно учению о воплощении, персонаж, которого я знал как Иисуса или Христа, был одновременно и человеком, и богом, и мои размышления на эту тему часто вызывали у меня негодование. Тот, чьи слова и деяния описаны в Евангелиях, казался слишком близким к своему богу, чтобы быть по-настоящему человеком. Иисусу-человеку должны были бы быть отталкивающими образы суровых стариков, которые возникали в его воображении всякий раз, когда он пытался молиться; ему следовало бы постоянно искать более подходящие образы своего бога. (Похоже, в детстве я не обращал внимания на многие сложности воплощения. Не припомню, чтобы я задавался вопросом, как Иисус представлял себе свою божественную природу: какой образ бога, которым он сам был, он вызывал в памяти.)
Святой Дух, именуемый в наши дни Святым Духом, иногда называли забытым лицом Святой Троицы. Я не только никогда его не забывал, но и был, безусловно, моим любимым из трёх божественных лиц.
Когда мне было десять лет, и я учился в школе, которой руководил другой орден братьев, нежели те, о которых я упоминал ранее, моим классным руководителем был молодой мирянин, влюблённый в Деву Марию. Он утверждал лишь, что испытывает особую преданность Пресвятой Деве Марии, как он её чаще всего называл, но я, постоянно влюблявшийся в персонажей, известных мне лишь по иллюстрациям в газетах, журналах или по художественным текстам, – я никогда не сомневался в том, что мой учитель действительно влюблён. Более тридцати лет спустя, читая отрывки из произведений Марселя Пруста о странностях любви того или иного персонажа, я вспомнил, что мой давний учитель всегда использовал любой предлог, чтобы упомянуть имя своей возлюбленной в классных обсуждениях. Я чувствовал, что мои одноклассники смущаются особой преданности нашего учителя, как он её называл, но я испытывал к нему определённую симпатию. Я не был влюблён в Марию,
Но мне казалось, что так и должно было быть. Конечно, имя Мэри здесь, в этом месте, обозначает мысленный образ. Моя беда была в том, что я никогда не видел ни на одном портрете или статуе Марии такого лица, в которое я был бы готов влюбиться.
Более десяти лет спустя я слишком поздно увидел именно то лицо, которое покорило бы меня раньше. Я не забыл, что этот абзац начался с рассказа о моей любви к Святому Духу.
Примерно в то время, когда я впервые читал один за другим романы Томаса Харди, мой младший двоюродный брат показал мне книгу, которую он получил в награду за успехи в изучении христианского вероучения в той же средней школе, где я учился несколько лет назад. Название книги, насколько я помню, было «Великие Мадонны» . В книге были репродукции фотографий многочисленных картин и статуй Марии из разных стран и разных исторических эпох. Образ, в который я влюбился, представлял собой молодую женщину с темными волосами и бледным лицом. Увидь я этот образ всего несколько месяцев назад, когда я ещё был ревностным прихожанином, я бы наконец-то смог представить себя таким же преданным Пресвятой Деве Марии, как и тот молодой человек, мой учитель. Но образ темноволосой молодой женщины не ускользнул от меня; он стал для меня образом главной героини любого романа Томаса Харди, который я читал в то время.
Что касается одного или двух романов, которые я прочитала до того, как увидела этот захватывающий образ, то все более ранние образы женских персонажей, приходившие мне в голову, исчезли из моей памяти, как только я увидела темноволосую мадонну, которая с тех пор стала моим образом-героиней.
Название картины, репродукция которой так меня поразила, – «Mater Purissima» . Насколько я знал, это латинское выражение, эквивалентное по-английски «Mother Most Pure» (Пречистая Мать) . Художник был англичанином конца XIX – начала XX века, имя которого я забыл почти сразу же, как только прочитал её. Хотя репродукция была чёрно-белой, мне иногда удавалось представить себе цветную версию образа молодой женщины. Сегодня мне приходит в голову мысль, что оригинал картины вполне мог быть расположен так, чтобы её лицо и плечи были освещены широким лучом солнечного света, проникавшим через какое-то полупрозрачное окно высоко над ней, за пределами картины. В моей цветной версии этот свет, несомненно, был бы насыщенного красно-золотистого цвета. Молодая женщина была изображена в одеянии длиной до щиколоток, с прозрачной вуалью на голове и держащей в каждой руке по голубю. Её руки…
Они были расположены так, что каждый голубь покоился на одной из её грудей. Когда я впервые увидел этих голубей, я предположил, что это жертвоприношения, которые юная Мария должна была принести в каком-то ритуале вскоре после рождения младенца Иисуса. Однако, как и большинство членов моей церкви, я мало что знал об иудейской религии, поэтому вскоре нашёл для голубей другие значения. (Кажется, я не заметил того, что больше всего замечаю сейчас, вспоминая птиц: их невероятную покорность; они удобно расположились на руках молодой женщины, их округлые груди напоминали очертания того, что скрывается за ними под складками её одежды, а их яркие глаза, похоже, были устремлены на тот же объект, куда смотрит Пречистая Матерь. Их поза до абсурда спокойна; они не имеют никакого сходства ни с одной из тех борющихся, неистовых птиц, которых я иногда пытался удержать в детстве.)
Молодой учитель, особенно преданный Марии, однажды прочитал, и он рассказал нам, что она была невесткой Бога Отца и женой Святого Духа. В тот момент меня поразило слово « жена» . Я считал неприличным думать о Марии даже как о жене Иосифа. Однако смелое заявление учителя запечатлелось в моей памяти и стало причиной появления в последующие годы множества странных образов, которые помогли мне постичь тайну зачатия Марией Сына Божьего. Формулировка, наиболее часто используемая в литургии, гласила, что Мария зачала силой Святого . Призрак . Кажется, я вспоминаю иллюстрации молодой женщины со склоненной головой, в то время как Святой Дух парит над ней в виде голубя, что было образом, наиболее часто используемым для иллюстрации присутствия третьего лица Троицы. Я никогда не узнавал происхождения связи между голубем и Святым Духом, но на протяжении многих лет я никогда не подвергал сомнению ее уместность. На улицах и в садах пригородов, где я провел большую часть своего детства, одной из самых распространенных птиц был вид голубя, давно завезенный в эту страну из Азии. Весной или летом я часто наблюдал, как самец голубя ухаживает за самкой, порхая в воздухе вокруг нее, в то время как она, казалось бы, равнодушная к нему, сидела на проволоке или ветке. Порхание могло длиться десять минут, прежде чем самец пытался взобраться на самку, пока она цеплялась за свой узкий насест.
