Попробуйте с семьей сводить концы с концами на пенсию погибшего на дороге водителя грузовика… Шестнадцатилетняя Каридад, на год всего моложе меня, в ту же осень вышла замуж за вдовца, тридцативосьмилетнего хозяина мебельной мастерской. Четырнадцатилетняя Коринна, бросив школу, пошла в няньки. Мать стала работать уборщицей в банке и уходила из дома ни свет ни заря. Три младших – Эмма, Даниэла и крошка Беатрис, управлялись дома по хозяйству.

В подвал я не вернулся. Последний год я зарабатывал, бегая по урокам и занимаясь с балбесами и тупицами, изредка – с нормальными детьми, пропустившими много занятий по болезни. Тоже не сахар, но после подвала и это сошло за рай. Жил на правах таракана на чердаке одного старого дома – попустительством привратника, у которого учил сына: бедняк бедняка поймет.

Окончил лицей с отличием – дорого далась моя первая ступень. Потом по рекомендации одноклассника получил место гувернера в семье богатого коммерсанта.

Там надо было готовить к переэкзаменовке скороспелую дочку, которой какая учеба, замуж невтерпеж! Она уговорила родителей совместить необходимое зло с приятным – то есть поехать на отдых в Майами, но захватить с собой учителя.

Так я попал в Штаты, – а иначе кто бы меня туда пустил! Эта страна не любит босяков, и денег на билет у меня тоже не было.

А в Майами через несколько недель, поняв, что от безмозглого мяса ждать успехов в учебе не приходится, я свел знакомство в местной латиноамериканской общине. В Майами латинос куда больше, чем янки, а остолопов и остолопок с меня было более чем достаточно. А потом пошло, поехало…

– Зайдем? – спросила Мария, указав на дверь.

Мы зашли и заказали мясо на углях и красное вино.

Хозяин был тот же самый и возился на том же месте за стойкой. И ниша темнела за кассой, сзади его спины. Но у меня не явилось желания вспоминать с ним былое.

– Зачем ты все это мне рассказывал? – спросила Мария.

– Чтобы ты знала, откуда явился человек, с которым тебе придется жить ближайшие лет сорок.

– Ты этого и правда хочешь?

– Правда этого хочу. Трудно было понять, что ли?

– Нет, это совсем не трудно. Эти подарки, и еще то, что ты ни единой ночи не давал мне заснуть одной, кроме когда я была не в форме.

– И еще одной, когда заработался.

– Зато потом свое наверстал. Ты по жизни такой супермачо?

– Ничуть. Просто ты меня так вдохновляешь. Может, я тебя – не очень?

– Ты идеальный муж. Но я… я не ощущаю себя как твою жену. Мы вместе живем, вместе спим, но…

– Но когда ты меня обнимаешь, ты закрываешь глаза, и тебе кажется, что я – это он.

Мария опустила глаза.

– Я ничего с этим не могу поделать.

– Ничего не нужно делать. Пока оставь все так, как есть. Примерь себе внимательнее новое имя, новый образ, покрутись с ними перед зеркалом, привыкни.

Так ли уж плохо – увидеть в этом зеркале донью Марию де Гусман?

Мария отпила из узкого высокого бокала. Вино по цвету было такое же, как то, с которым она пришла в мою спальню теплым вечером поздней весны. Я вспомнил мягкий полосатый шелк и невообразимые трусики, и что-то снова перевернулось внутри.

– Ладно, упрямый Гусман, – сказала она. – Ты взял меня измором. Я сдаюсь.

Упрямый Гусман, объявляю, что согласна быть твоей женой.

– Сеньора можно поздравить? – услышал я голос над ухом. Сзади стоял официантик – мальчик лет семнадцати с мешками под глазами от недосыпа, с улыбкой петушка, изрядно ощипанного, но непобежденного. Так, наверно, выглядел в свое время и я.

– Дружок, подойдет ли такой красавице фамилия Гусман? Не слишком ли это просто для доньи Марии?

– Сеньор, Гусман – это просто, элегантно и со вкусом. Донья Мария де Гусман, безусловно, очень благородно звучит.

Я сунул руку в карман и нащупал там пачку песо – долларов на пятьсот крупными купюрами. Повернувшись так, чтобы мальчика не было видно со стороны прилавка, я опустил пачку в карман его куртки. Старый Хесус и в прежние времена следил, чтоб официантам на чай не перепадало слишком много. Но и тогда находились способы его провести.

А вечером был пир горой в другом ресторане, куда как подороже. Праздновали день рождения Марии. Не сказали мы мальчишкам, что мы празднуем заодно и вторую, в этот раз настоящую, свадьбу. Мария сказала, незачем их смешить, и так всем весело. А я побоялся сглазить.

Мы в этот день не играли. Но тираж "Триколора" по телевизору посмотрели, но Максим, записав шестерку, не поленился проверить. И присвистнул даже.

– Иван, ты знаешь, что было бы, не поленись мы сегодня сыграть?

– Что?

– Восемьдесят тысяч зеленых. Выигрыши тут – офонареть можно.

Такие настроения следовало решительно пресекать. И я отрезал:

– Жадность фраера погубит. Хочешь знакомства с местными мариками? Ты это себе обеспечишь. А тут не Москва. Тут никто не будет думать, что можно извлечь сейчас и что потом. Тут все решается сиюминутно, и слишком удачливый игрок может просто исчезнуть. И не станут даже вид делать в полиции, что ищут. Сетку теперь играем только на обратном пути! Если хочешь, позанимайся текучкой.

– Когда ею заниматься, от тиража до тиража выспаться не успеваешь, – заныл Макс.

– А что, тутошние братки так опекают местную контору?

Пришлось просветить родственника и на этот счет. Лотерейная компания, пятьдесят лет работающая в одном формате, не будет мухлевать с шарами. Но местному филиалу может надоесть изо дня в день выплачивать слишком большие суммы одному и тому же слишком умному клиенту. Братки тут тоже имеются, нравы вольные, так что не стоит дразнить гусей.

– Акулы империализма, – бурчал Максим. – А я-то думал, только у нас беспредел!

И в итоге мы грели зады на щедром солнце и рассуждали обо всяких умных вещах. В том числе о том, почему сетка оказалась "уловистее", чем в Москве.

Я перед отъездом из Лимы взял полную статистику на 6:49 и 5:40, с указанием количества и размером выигрыша по каждой категории. Благо что все было в электронном варианте. И на досуге рассчитал таблицы консеквенции и консиденции, сравнив их с московскими.

В таблицах разница была незначительна. Основное отличие лежало в принципе распределения пула, то есть денег, предназначенных для выплаты игрокам. Если в Москве основная масса шла на шестерку и пятерки, то в Лиме щедрее всего финансировали именно четверки, третью категорию. А поскольку именно они составляют основу добычи системы, это очень хорошо объясняет наши выигрыши.

– Значит, все ясно, – сказал Колька, возникавший словно из ниоткуда всякий раз, как я начинал разворачивать компьютер. – Тех же щей, пожиже влей, все дела.

– Не все, – возразил я шурину. – Объяснить надо вот какую штуку: почему тут Джек-пот берут примерно каждые две недели, а в Москве – ничего подобного. Скорее, даже не это. Первый год брали шестерку примерно с той же периодичностью – раз в десять-двенадцать тиражей. А потом все, стоп, в прошлом году выпадала всего один раз, и в нынешнем еще не было ее. Вот я и думаю: в чем подвох?

– С подвохами ты к Ивану Иванычу, – проворчал Колька, досконально посвященный во все наши дела. – Их у него тетрадка целая.

– Что-что? А, да-да, тетрадка… тетрадка… Колька!! – заорал я! – Гений ты наш малолетний!! Я тебя в Оксфорд учиться отправлю!

Все-таки Колька сотрудник полноценный и незаменимый. Во-первых, объясняя ему, сам все поймешь. А во-вторых, не забитые лишней премудростью мозги имели обыкновение подмечать всегда что-то, чего мы сами, умные и взрослые, не видим в упор.

Итак, картина выходила простая. Большую часть пула переводят в Джек-пот. Он раздувается до огромных размеров и привлекает еще больше ловцов. И при этом с помощью какой-то уловки, методики подвохов удерживается на плаву, и никто его не может поймать.

– И ничуть не удивительно, если потом этого кота сажает на поводок кто-то, посвященный во всю систему,- сказал срочно призванный на военный совет Максим. – Только он, точнее они, потому что в одиночку это не провернуть, должны путать шары, а в таблицах расхождения практически нет.