А Мария терпеть не могла сериалов, и разговаривать с ней сестрам оказалось затруднительно, несмотря на превосходный испанский. И вообще, на мамин взгляд, моя жена была слишком мало похожа на женщину и слишком сильно – на мальчика, слишком проворна в движениях, слишком уверена в суждениях, говорит с мужчинами на всякие заумные темы – это порядочной девочке даже неприлично, политика и всякие гадости… Настороженное отношение свекрови Марию нервировало, но, слава богу, ума хватило отношений не выяснять.
От этой настороженности, от надоедных вечерних визитов уехали мы вскоре в Тепету, к моей бабушке. Пляж пляжем, а по горам я тоже соскучился, обожая бабулю без меры.
Старая Чепилья в свои семьдесят была седа, крепка и дальнозорка, и чувство юмора с годами не иссякало. У бабушки не было заморочек на тему – о чем прилично разговаривать женщине, о чем нет, – хоть на ушах ходи, лишь бы не во вред соседу.
Поэтому нас встретили с распростертыми объятиями. Посмотреть на русских тоже набилось народу полно – когда еще русские попадут в захолустный горный поселок?
Но чопорность не свойственна кечуа в неофициальной обстановке. Потеребили и оставили в покое.
Колька сразу стал общим любимцем – где он им не становился, сорванец? Он выучил два десятка слов на кечуа и мгновенно освоился среди местной ребятни, словно тут и жил всегда, а бабушка старалась подсунуть кусочек послаще.
Впрочем, дело обстояло ровно наоборот. В Тепете отродясь богачей не водилось, мать моей матери, почти неграмотная чистокровная индианка, жила более чем скромно. Ходила в домотканине, носила круглую войлочную шляпу и не любила обуви, командируясь по большей части босиком. Довольствовалась малым и ничего никогда не просила, но если давали – не отказывалась и принимала с благодарностью. Ей не зазорно было взять от одного внука и раздать другим. С тем большим удовольствием мы с ней делились чем бог послал.
А послал он нам не скупо. Мы частенько, забравшись повыше в предгорья и любуясь фантастическим видом на океан, посиживали, обсуждая дела. Главное из них мы сделали до Сан-Лукаса.
По приезде в Перу мы ненадолго остановились в Лиме. Походить по старому городу, вспомнить прежние времена, осмотреть колониальные дворцы и соборы. А главное, наведаться в "Мундиаль триколор", где играли не только собственно "Мундиаль триколор", но и все мне известные системы цифровых лотерей, а также принимали ставки на футбольные и бейсбольные матчи, лошадей на скачках, политиков на выборах и остальное в том же роде.
Там-то мы и сыграли свою систему; она обошлась на всех в одиннадцать тысяч долларов, и я поеживался при мысли, что вдруг вкрадется какая-то случайность, местный колорит, не взятый в расчет… Максиму тоже было не по себе. Один Колька оставался спокоен, как танк, и был неотразим в самоуверенности:
– Вы что, мужики? Первый раз, что ли? Не дрейфь!
"Мундиаль триколор" выдает тиражи ежедневно. Мы ждали результатов, а заодно решили отпраздновать день рождения Марии: ей исполнялось двадцать семь.
Тут меня осенила идея. Я захватил несколько карточек "Триколора" и походя их заполнил. Но не так, как заполнял бы при обычном расчете на текущий тираж. Я сыграл по системе, какой часто пользовались игроки в Сан-Лукасе, ибо город "Триколором" болел. И не только наш город. Эта игра с центром в Венесуэле охватывает, насколько я знаю, всю Латинскую Америку от Мексики до Аргентины.
Система была непроста. Заключалась она в следующем. Если вам приснился черный кот, играйте цифру 4. Если лошадь – 1. Стервятник в небе означал сочетание 7 и 2.
Я видел объемистые тетради, от корки до корки исписанные такими предсказаниями, с разработкой номеров "Триколора" от 1 до 99. Поскольку в этой игре выпадают восемь цифр, а выигрыш начинается с четырех, комбинации встречались премудрейшие.
Стакан с молоком означал хорошо известное сочетание 2 и 22. Попробуйте еще догадаться, вправду этот стакан приснился или примерещился в результате самовнушения?
И бытовало в этой системе одно место, ничуть не более рациональное, но очень милое и забавное. В дни рождения кого-то из близких людей полагается играть на их счастье, используя для этого даты рождения, или цифры из паспорта, или, кто особо сведущий, нумерологию имени, и ставили свечку "святому Лазарю с костылем" за здоровье именинника.
Я отметил: 27 (возраст), 23 (день рождения), 3 (месяц), 6 и 9 (год рождения).
Потом переписал потихоньку шестизначный номер паспорта, разбил на три цифры и тоже отметил. Потом один вернулся в "Триколор" и эту единственную карточку сыграл. Служащий, у которого перед этим мы играли другую игру на крупную ставку, покосился с любопытством, но в расспросы пускаться не стал. И церковь поблизости нашлась, и статуэтка хромого тоже, и свечки. В гостиницу вернулся быстро и никому ничего не доложил.
Вечером мы уже дежурили у телевизора в гостинице. Тиражи "Мундиаль триколор" из года в год, изо дня в день в одно и то же время передаются по двум главным каналам. Переворот, землетрясение, светопреставление – тираж будет. Это железно.
"Триколор" выдал: 4,6,9,23,27. Номера Марии! Ее личные. Те, что из документа, не сыграли. Пять из восьми.
Едва дождался, когда выдадут тираж нашей "шестерки", и выложил листок с "Триколором" перед женой.
– Это что, новая игра? – не вдаваясь в математические изыски, Мария понимала, чем занимаются ее мужчины.
– Твоя удача в чистом виде.
Колька и Максим отвлеклись от проверки "сетки" и бросились разглядывать листок.
– Когда это ты вычислял?
– Ничего не вычислял. Наобум святого Лазаря.
Макс присвистнул:
– Ну и сколько тянет это счастье за всего ничего?
Шального выигрыша там не было. Всего около тысячи долларов. Но факт налицо: чистая удача. Я чувствовал себя дураком. Может, теории вероятности на самом деле не существует?
Но когда ребята подсчитали все, что застряло в "сетке", я почувствовал себя реабилитированным. На одиннадцать тысяч, ушедших на игру, пришлось пятьдесят две тысячи выигрыша. Почти четыреста процентов сверху.
Я не поверил. Я проверил. Я думал: что-то не то, обычное соотношение – один к полутора, половина вложенного сверху. Но ошибки не было. Может быть, это была удача Марии. А может, и нет… Засветилась одна идея, но проверку я отложил на потом.
– Дели шкуру, босс, – потирал руки Максим. – Как делим, если играли без старика?
– На троих, как пол-литру, – приговорил я. – И Кольке отдельно на карманные расходы, чтоб не дергать нас по всякой мелочи.
На другой день я отправил мальчишек слоняться по городу одних. Сам же с Марей отправился по тихим улочкам Лимы, там, где не толпились туристы. Показал лицей, где, едва сводя концы с концами, все же закончил курс. Показал полуподвальный ресторанчик, где работал всем подряд – от официанта до поломойки и ночного сторожа, потому что спал тут же, в закутке за кассой, расстелив на лавке тюфячок и там же держа немудреные пожитки.
Это было в первый год после смерти отца. Мать, оставшись с пятерыми, мал мала меньше девчонками, хлебала нужду в Сан-Лукасе. А я зубами вцепился в возможность получить образование, понимая, что если упущу шанс, другого не будет. На несколько месяцев я поселился в этом полуподвале. Лишь утром уходил на занятия.
Все остальное время вертелся, как заводной, под каменной сводчатой крышей вместо неба, оплачивая учебу и экономя крохи для отправки домой. Боже мой, как я пережил эти несколько месяцев? Когда я спал? Как умудрялся что-то запоминать? До сих пор не знаю.
После семестра автостопом добрался до Сан-Лукаса и все каникулы проработал на рыболовецком причале. По крайней мере рыба не переводилась в доме… Мать с надеждой поглядывала на меня, – вдруг я останусь и помогу кормить семью?
Я не остался. Сердце у меня поскрипывало, как корпус старой посудины у причала в положении "на прижим", но я не остался. Я не думал, что сильно облегчу жизнь девчонок и матери, поставив крест на своем будущем. Можете меня осудить, кто хочет, но в сентябре я снова был в Лиме.
