Гостиница оказалась очень приличным заведением со здоровым мещанским душком и с почти домашней кухней. Но до кухни дело дошло не сразу. Вначале нам были предложены отличные тихие номера с окнами, выходящими во внутренний дворик. Тут радовал глаз небольшой декоративный сад: мостик через несуществующий ручей, каменные чаши, гномы, дорожки из желтого кирпича... Старая мертвая сказка.

В холле я не заметил ничего похожего на стойку портье, как, впрочем, и самого портье. Хозяйка занималась нами лично, из чего я сделал вывод, что Хаммер повсюду имел своих людей. У себя в номере я нашел все необходимое для того, чтобы с комфортом провести несколько часов. Принял душ и рухнул на кровать. Гипносинтезатор не самой дешевой модели выдавал до десяти тысяч вариантов. Обычно я избегал пользоваться этой штукой, однако сегодня мне не нужны были любые сновидениия, даже естественные. Поэтому я включил «убийцу снов», поставил электронный будильник на половину одиннадцатого и уплыл в темноту.

Когда я проснусь (если проснусь), я пойму, что был обманут в своих ожиданиях. Вместо глубокого сна без сновидений, снимающего усталость, я получил десять тысяч первый вариант, не предусмотренный создателями чертовой игрушки. Я погрузился в пучину кошмара, не отловленного «убийцей снов», а может быть, даже инспирированного им. Запредельный ужас не нуждался в жалких посредниках вроде образов и звуков, поэтому я ничего не видел и не слышал. Органы чувств оказались обманутыми сторожевыми псами, тупо уставившимся в окружающую темноту, в то время как маньяк уже проник в дом и принялся вырезать спящих обитателей – сотни и тысячи моих «я» трепыхались, разделанные его алмазным ножом. Я испытывал чистейший, дистиллированный страх – без отражений и причин. Это был не просто сон. Это были эманации ада. Проклятие неумолимо напоминало о себе.

Назначая место встречи, Дырка все рассчитала правильно.

Кто же не знает аэродрома, на котором лет двадцать назад произошла самая грандиозная и нелепая катастрофа за всю историю авиации. На небольшой высоте столкнулись два военно-транспортных самолета, после чего один из них рухнул на стоянку и уничтожил еще десяток бортов. В общей сложности на земле и в воздухе погибло более четырехсот человек, включая трех лучших асов страны. С официальной версией случившегося согласились далеко не все. Многие вопросы остаются без ответов по сей день.

Спустя несколько лет части были расформированы, и база прекратила свое существование. С тех пор аэродром заброшен. Дело тут не в суеверии военных, хотя в этом, как я неоднократно убеждался, они превосходят кого бы то ни было. Власти, отделавшись мемориальной стелой и компенсациями семьям погибших, явно не желали, чтобы газетные борзописцы и доморощенные эксперты вкладывали свои персты в раны. Похоже, кое-кто наверху решил, что подобные трагедии подрывают дух нации. Во всяком случае, за последние пятнадцать лет никаких официальных траурных мероприятий на аэродроме не проводилось. Мне было также известно, что его облюбовали байкеры для своих сборищ. В самом деле, трудно представить себе более подходящее место. Огромные площади ровной земли и бетона, неплохо сохранившаяся полоса, ангары, вертолетное кладбище – все это в сорока километрах от городской черты и в двух – от ближайшего пивного бара. Не говоря уже о дурной славе жертвенника, принявшего в одно мгновение пепел и кровь четырех сотен молодых здоровых мужчин.

Я не имел ничего против назначенного времени встречи. В полдень на аэродроме явно будет потише, чем в полночь. Не то чтобы я опасался не доигравших в детстве бородатых дядей в коже и с погремушками, однако хотелось бы все-таки сосредоточиться на главном.

Марта приготовила отличный легкий завтрак и снабдила нас в дорогу термосом с крепчайшим кофе. Я убедился в том, что гостиница была для Хаммера чем-то вроде явки. Вероятно, хозяйка действительно заслуживала отпущения грехов по льготному тарифу и, похоже, была влюблена в святого отца. На всякий случай я запомнил адрес этого заведения, ибо не так много осталось мест, где можно затаиться, а у меня появилось стойкое предчувствие, что игра в кошки-мышки еще далеко не закончилась.

На всем пути от городской черты до поворота на аэродром по обе стороны шоссе тянулись унылые поля, лишь кое-где пересеченные оврагами, линиями электропередач или лесополосами. Преобладали бурый и черный цвета на земле и грязно-серый в небесах, однако к полудню немного прояснилось.

Хаммер всю дорогу молчал, и я был вынужден довольствоваться своими тоскливыми мыслями. Прогнать их прочь не получалось – они возвращались, как бумеранги, брошенные мимо цели. Хорошо еще, что поездка оказалась недолгой.

Бар «Чингиз-хан» стоял прямо на Т-образном перекрестке. Перед ним было припарковано несколько байкерских кляч. Рядом находились заправочная станция и магазин. Мы свернули на двухрядную бетонку, по краям которой проросла трава между стыками плит. Канавы по обочинам были заполнены сорняком. Чуть дальше торчали столбы с остатками заграждений из колючей проволоки. О недавнем прошлом этого места напоминали самолетные ангары, похожие на могильники, и антенны радиолокаторов.

Еще издали я прочел надпись над воротами бывшего КПП: «PURGATORIO*». Огромные буквы были сделаны из стальных полос, наваренных на решетчатый каркас. От самих ворот осталась одна перекошенная створка.

–

* Чистилище (итал.).

–

Хаммер сбавил скорость, лавируя между бетонными блоками и нагромождениями покрышек. Тень «Чистилища» мазнула по лицу, и мы въехали на чужую территорию. Я подумал о старых временах – одну из своих «монет» я приобрел, когда оказался в качестве непрошеного гостя в Лиарете, а другую – при посещении резиденции иезуитов.

Активность противника была нулевая – по крайней мере на обозримом пространстве. Но я чувствовал, что за нами внимательно наблюдают – так, как это делают те, кто обладает более совершенными и тонкими инструментами, нежели человеческие глаза и уши.

Дырка могла находиться на любом из миллиона квадратных метров Чистилища. Хаммер остановил джип на перекрестке и посмотрел на меня с ухмылочкой, словно спрашивая: «Ну и где твои бородатые ублюдки?». Дорога, тянувшаяся вправо, вела к трехэтажному зданию, в котором раньше, вероятно, размещался штаб. Дальше в просветах между деревьями виднелся сам аэродром. Туда мы и двинулись.

Метров через двести миновали своеобразный памятник. На обочине лежал обгоревший мотоцикл, а ближайший столб с перекладиной был превращен в распятие. На нем болтались прибитые гвоздями кожаные куртка, брюки и тяжелые высокие ботинки с металлическими носами. Венчал эту траурную композицию черный шлем, украшенный перьями. При ближайшем рассмотрении оказалось, что перья принадлежат дохлой вороне.

Плац перед штабом был исчерчен полосами – судя по всему, тут хватало любителей пошлифовать асфальт. На флагштоке развевался флаг с оскаленной мордой волка. Из развешанных повсюду громкоговорителей через равные промежутки времени раздавался крик хищной птицы. Это производило абсурдное впечатление, а, что бы там ни говорили, абсурд редко бывает приятным. Ястреб и волк делили небо и землю.

Я посмотрел на часы. Двадцать две минуты первого. Кто-то из нас опаздывал, и дело тут не в вежливости. В компании Хаммера я не чувствовал себя ни на йоту более безопасно. Сомневаюсь, что священник хотя бы отдаленно представлял, во что ввязался. Однако я уважал его за присутствие духа. Такие умирали с именем Господа на устах, но при этом дьявол потирал руки у них за спиной.

Мы прождали еще минут пятнадцать. Хаммер не глушил двигатель. Полчища облаков наступали из-за горизонта и проносились над нами, готовые пролиться дождями. Я вдруг почувствовал бесконечную усталость – не физическую, конечно. Безразличие затопило подобно ледяной черной воде, никогда не отпускающей жертву. Я вспомнил слова, произнесенные одним нестарым человеком перед смертью: «Слишком много суеты на краю пустоты». Нам выпадает суета или война, иногда первая незаметно переходит во вторую. И все потому, что кто-то хочет отобрать у тебя то, что и так тебе не принадлежит. Значит, все объясняется примитивной жаждой обладания? Я много раз пытался понять, что движет мною. Любая мудрость сводилась к попыткам избежать страдания или преодолеть страдание. Жизнь напоминала лавину, неудержимо увлекавшую вниз всех сметенных со склона. И оставалось одно: надеяться, что не разобьешь голову о камни и что тебя откопают – потом, когда все кончится.