Слингер неслышно приблизился сзади. Я повернул голову и увидел профиль Дельфины, обведенный тончайшей кистью фонарного света – иероглиф, обозначавший бесчеловечную красоту. Она была прекрасна, но из ее ноздрей не вырвалось ни единого облачка пара. Мне пришло в голову, что она слишком легко одета...

Перед нами была преграда из металла толщиной несколько миллиметров, которую осталось преодолеть, чтобы спасти Марию. В итоге выходило, что я обменял ее жизнь на несколько других. Это хуже, чем работорговля, – у раба по крайней мере оставалась надежда сбежать. И тем не менее я не верил, что все окажется так просто.

– Велиар здесь?

– Здесь заканчивается его след.

Интересно, какую арию можно исполнить таким голосом? Я рылся в памяти, но не находил ответа, хотя слышал за свою жизнь сотни опер.

След – еще не сама Клетка. А то, что он «здесь заканчивается», могло означать что угодно. Я бы предпочел простейшее толкование.

Слингер уже приготовился совершить от моего имени очередное и явно не последнее преступление – на этот раз против собственности, – когда на стене рядом с дверью внезапно появился мерцающий контур в виде арки. Размеры его были такими, что внутри как раз поместился бы человек. Голубоватое свечение постепенно усиливалось, будто пробивалось сквозь щели в кладке, но на самом деле никаких щелей не было. Стена под аркой, очерченной мертвенным холодным светом, теряла материальность – ветер загнал туда опавшие листья, которые напоминали черные влажные отпечатки копыт.

Я знал, что это означает. Кто-то открывал Призрачный Коридор. В принципе, Коридор может послужить прекрасной ловушкой. Если закрыть его преждевременно, то существо, застигнутое в момент перехода, окажется замурованным в толще камня. И даже хуже: поскольку никаких пустот в стене не предусмотрено, оно станет ее взаимопроникающей частью, слабым раствором живого в мертвом, субстанцией, связанной более плотной материей, тем, что старые маги называли Отпечатком призрака. В общем, можете мне поверить: некоторые стены действительно разговаривают. Кое-кто догадывается об этом. Клайв Баркер даже описал нечто подобное в своей знаменитой книжонке. Но на самом деле все обстоит даже хуже. Гораздо хуже.

Иногда плен продолжается тысячи лет, как, например, в случае с пирамидами. Этот способ консервации бессмертного врага ничем не хуже любого другого. Но ведь и камень не вечен. Случается, по мере разрушения древних скал и стен высвобождаются фрагменты пойманного в ловушку существа. И тогда горе тому, кто оказывается рядом!

Поэтому я пропустил Дельфину вперед, хоть она и не была дамой. В худшем случае я рисковал потерять слингера, но если это действительно ловушка, то он мне вряд ли понадобится...

С легким нетерпением я наблюдал за тем, как Дельфина погружается в туннель, прорытый под незыблемой верой в непреодолимость камня. Некоторое время ее силуэт был виден как колеблющаяся тень – что-то вроде отражения темного облака в бегущей воде. Наконец она полностью растворилась в голубом сиянии, которое вскоре начало меркнуть. Оно таяло, будто лед, оставляя лишь прозрачную и безвкусную воду реальности. По контрасту с ним фонарь, казалось, истекал ядовито-желтой слизью – надо мной раскачивалась тяжелая дубина света, укладывающая налево и направо ряды еще более тяжелых теней...

Через десяток-другой секунд Призрачный Коридор был замурован. Мне оставалось только гадать, успел ли слингер пройти сквозь стену и кто встретил его внутри. Правда, гадать пришлось недолго. Я не слышал ничего, кроме обычного фона большого города. Где-то очень далеко пытали ведьму, а может, это женщина просто стонала от наслаждения. В таком случае у нее был хороший вибратор. Я давно заметил, что они стонут иначе, если инструмент любви неживой.

Затем внутри галереи зажегся свет. Щелкнул автоматический замок. Я понял, что путь в мышеловку открыт. Толкнул дверь и вошел. Невольно бросил взгляд на то место, куда минуту назад должен был выводить Коридор. Там была ниша в стене, а в нише торчала копия японского доспеха семнадцатого века.

Признаться, мне стало не по себе. Возникла забавная и в то же время тревожная неоднозначность. Я отдал должное тому, кто разыграл этот маленький этюд, – у него был чувство юмора. Конечно, черного. Чернее не бывает. Даже зола серее.

Металлический скафандр мог оказаться и не пустым. А из золы была сложена магическая идеограмма, украсившая светлый мраморный пол. Рисунок чем-то напоминал одну из печатей Соломона, которую старик любил прикладывать к банковским документам.

Никогда не подумал бы, что от Дельфины может остаться столько праха. Его хватило не только на идеограмму, но и на то, чтобы наполнить колбу небольших часов, которые стояли рядом с запотевшей бутылкой пива на письменном столе из мореного дуба. Прах беззвучно пересыпался, отмеряя время, которого одним катастрофически не хватает, как глотка воды в пустыне, а другим не исчерпать, как не выпить океан. Прах вместо песка. Отличная метафора.

За столом сидел сцейрав. Я узнал его сразу, хотя он сбрил бороду и перестал быть похожим на пожилого хиппи. Теперь у него был другой имидж. С этими проклятыми сцейравами не соскучишься. Выглядел он для своих двух с лишним тысяч лет совсем неплохо. Но из глаз его струилась старость, которая могла убивать. (Когда-то одна юная графиня сказала мне, что ощутила, как под этим взглядом увядает кожа и покрывается морщинами лицо. Бедняжка не преувеличивала. Она и впрямь умерла в возрасте двадцати двух лет и в гробу была похожа на собственную бабку.)

...Человек без имени. В сердце его – жажда мести; в мозгу – выжженное клеймо оскорбления. Нет у него ничего, кроме дороги из темноты в темноту. Его путеводная звезда – черная дыра. Его защита – пустота, неверие, безнадежность. Его оружие – проклятие и холодная ярость. В его воспоминаниях – предательство, убившее в нем любовь и радость жизни. Он идет, одинаково безразличный к молитвам и богохульствам, идет, попирая слабых, презирая добро и сострадание. О нем шепчутся бродяги, сойдясь у своих костров, и каждый знает, что преследуем его незримой тенью. Этот сонм теней кружит, кружит, затмевая луну, засыпая ее пеплом, сгущаясь в стаи нетопырей, проливаясь каплями ледяного дождя, вползая в легкие отравленным дымом, разъедая глаза, заволакивая будущее тяжелым туманом обреченности...

Он – раб темноты. Если он выйдет на свет, он исчезнет, потому что, может быть, и сам есть отброшенная тень. Он не живой, но и не мертвец. Он – воплощение многократно отраженного, повторяемого, угасающего бытия. Жизнь, постепенно глохнущая в промежутке между взрывом творения и тишиной. Среди возвращенных таких, как он, называют сцейравами или эхо-существами. Можно ли убить эхо? Не думаю – во всяком случае, сцейравы будут существовать, пока существуют туннели времени. При всем том они до сих пор очень сильны. Какой же была их сила в древности, когда Его проклятие только начинало работать?

Слабеет эхо, но не слабеет зло.

На сцейраве была майка с надписью «Ugly Kid Joe», черные кожаные штаны и байкерская куртка, а также тяжелые ботинки с высокой шнуровкой. Длинные волосы собраны в «конский хвост». На внешней стороне правой кисти темнела татуировка «Посланник Иисуса», что, на мой взгляд, соответствовало истине, ибо разве не был он лучшим доказательством Его существования?

Справа раздался какой-то звук. Повернув голову, я увидел размалеванную шлюху с фиолетовыми веками и губами, одетую под стать сцейраву, которая с детским азартом рылась в витрине с драгоценностями. Мое появление не произвело на нее особого впечатления. Она только окинула меня молниеносным взглядом. Нацепив себе на запястья по паре золотых браслетов, она спросила у сцейрава капризным голоском:

– Можно, я возьму это?

Тот благосклонно кивнул, глядя на нее так, будто был папашей, который иногда жалел о том, что не заставил неведомую мамашу сделать аборт. Зато получилось дитя, которому трудно было в чем-либо отказать.