– Ты научилась шутить?

– Тебя это беспокоит?

– Меня это радует. Многим людям до самой смерти не суждено овладеть этим искусством.

– Я в это не верю.

– Во что?

– Если их чувство юмора не совпадает с твоим, это не значит, что его у них нет.

Кармини пыхнул трубкой несколько раз.

– Чувство юмора или есть, или нет. Третьего не дано.

– Люди разные. Одна и та же шутка кого-то насмешит, а кого-то покоробит.

– Научившись спорить, ты порой делаешься невыносимой.

– Раньше тебе нравилось спорить со мной, – обронила девушка.

– И теперь нравится, однако в моём возрасте ночь в полицейском участке несколько… выматывает. – Он помолчал. – Я устал.

– Извини, я не подумала. – Прозвучало искренне.

Габриэль выбил трубку и спросил:

– Встречалась с кем-нибудь?

– Говорила с Весёлым Бобом.

– Только с ним?

– Ко второму не успела – его биотерминал оказался заперт.

– И что Боб?

– Пока не могу сказать точно. Он согласился сделать вилди на базе человека, но это мог быть обманный манёвр. Стиль поведения скорее подходящий. Что же касается внешности…

– Он наверняка изменил внешность, – резко перебил девушку Кармини.

Джада выдержала паузу, показывая, что поведение мужчины ей не по нраву, но продолжила прежним тоном:

– Чтобы сделать окончательный вывод, я должна повидаться со вторым фрикмейстером. – И повернулась. – Я буду в своей комнате.

Габриэль не ответил, покачиваясь в кресле и бездумно глядя на старую московскую улицу.

– Не ожидал встретить тебя у Оберона.

– Я захожу к нему не часто, – промурлыкала Бесс, плотнее прижимаясь к Ивану. – У него действительно хороший фрикмейстер.

– Ты же ходишь к Паскалю.

– Фрикмейстер Оберона лучше разбирается в наших маленьких вампирских делах… – Бесс приподнялась на локте и с весёлым удивлением посмотрела Уварову в глаза: – Ты ревнуешь?

– Тебя это удивляет?

– Я… – Вампиресса выглядела смущённой. Искренне смущённой. – Я никогда не задумывалась, что ты можешь ревновать, наверное, потому что… – Короткая пауза. – Наверное, потому что поводов не было… и нет.

– Я знаю, что нет, – спокойно ответил Иван. – Не сомневаюсь.

– Тогда чем ты был недоволен, увидев меня у Оберона?

– Я…

Он уже пожалел, что затеял этот разговор, лихорадочно продумывал удобоваримый ответ, но вампиресса не позволила Ивану солгать: приложила указательный палец к его губам и прошептала:

– Я знаю твою мимику, а поскольку ты не ревновал, значит, был недоволен, увидев меня в 811.

– Я зашёл к Оберону по делу, – помолчав, ответил Уваров. – Поэтому мне не понравилось, что я застал тебя у него: от моих дел лучше держаться подальше.

Так он сказал, что хочет уберечь вампирессу от того дерьма, которым обязан заниматься по службе. Бесс поняла, вновь прижалась и потёрлась щекой о его грудь.

– Мы встретились там случайно. Во всех смыслах.

– И ты не говорила, что бываешь у Оберона.

– Он тебе не нравится?

– Он скользкий.

– Мы в Миле Чудес, мой хороший, тут все скользкие.

– Есть особенно скользкие.

– Все вампиры? – Она спросила без обиды, можно сказать, грустно пошутила, показав, что знает, как к её сородичам относятся обыкновенные люди, но Уваров ответил сразу и твёрдо:

– Нет. – Пауза. И следующая фраза показала, что он искренен: – Все, кроме тебя.

– Чем же я выделяюсь?

– Ты – особенная.

– Для тебя, – уточнила Бесс.

– Для всех, – не согласился Иван. – Когда люди на тебя смотрят, они замирают.

– Потому что я красивая?

– Потому что ты особенная.

Он нежно провёл кончиками пальцев по щеке вампирессы и поцеловал. Очень крепко. В полные пунцовые губы. Поцеловал, с наслаждением ощущая её ответ, её желание, её страсть… А ещё почувствовал, как она, продолжая горячий поцелуй, оказалась сверху и медленно, очень-очень медленно опустилась на него. Уваров нежно провёл рукой по её налитой груди, мягко убрал упавшие на лицо волосы и, глядя вампирессе в глаза, прошептал:

– Я очень тебя люблю, Бесс.

– Я люблю только тебя, – ответила она. – Только тебя…

Четыре года…

Много это или мало? Зависит от обстоятельств. Для кого-то каждый день тянется неделей и время становится серой хмарью за окном, не меняющейся до тех пор, пока не исчезнут заполонившие небо тучи. А они не исчезают, и время, кажется, тоскливо топчется на месте неподвижными стрелками часов. Для других оно скачет игривым солнечным зайчиком, прыгая то на метр, то на сотню, то на целый километр вперёд – моргнуть не успеешь, как позади остались лето, осень с зимой, весна и снова наступает лето… Но и для тех, и для других стрелки часов движутся с одинаковой скоростью, и те, и другие однажды остановятся и с недоумением произнесут: «Неужели прошло четыре года?»

Четыре года…

Уваров не заметил, как они пролетели, потому что в счастье не считаешь минуты – в счастье живёшь. В него погружаешься, чувствуя, что способен абсолютно на всё. А то, что оказался в счастье, не нужно подтверждать или узнавать, это не теорема, которую нужно доказывать, не прагматичное решение, которое принимаешь, тщательно обдумав и взвесив все обстоятельства, – это волна невероятных эмоций, что накрывает тебя с головой и которую ни с чем не спутаешь. Даже если никогда раньше не переживал ничего подобного. Это особый мир, принадлежащий только тебе и ей, потому что счастья для одного не бывает. Именно так и получилось у Ивана: увидев Бесс, он замер, не в силах оторваться от её взгляда, не зная, что сказать и как себя вести, но точно зная, что шёл именно к ней. Шёл всю жизнь.

Четыре года…

Тем летом движение «Кодекс Дарвина» вошло в полную силу, о нём говорили в новостях и на улицах, со злобой и восхищением, с презрением и уважением. Все понимали, к чему призывают дарвинисты, и, несмотря на все усилия и слаженную работу пиар-служб и скупленных по всему миру журналистов, корпорациям не удалось представить движение античеловеческим.

«ГЕНОФЛЕКС – ЭТО ЛЕКАРСТВО! СКАЖИ ПОБОЧНОМУ ЭФФЕКТУ НЕТ!»

И многие соглашались, поскольку считали неправильным изменять природу человека. В речах Паладина – таинственного пророка и духовного лидера сторонников Теории эволюции – люди слышали то, что хотели слышать, и открыто говорили, что он прав. Тем летом движение поддерживало две трети населения Земли, и дарвинисты решили, что настало их время. Им стало мало лозунгов и пропаганды… А может, не им, не всем им, а только лишь фанатикам из наиболее радикального крыла – именно так говорил потом Паладин: во всём виноваты фанатики. Но правда это или нет, никто никогда не узнает. А тем летом «дарвинисты» перешли от настырной, но безобидной и даже дружелюбной агитации к прямой агрессии, почему-то решив, что, запугав людей, они заставят их отказаться от всех тех благ, которые даёт побочный эффект.

Всё началось с нападок: фанатики подвергали публичному унижению очевидных фриков, высмеивали их, прогоняли с улиц. Полукоты, гоблины, орки, вампиры – все, кто выделялся и привлекал внимание, стали целью атак. Их не избивали, но выказывали презрение, публично оскорбляли, а если кто-то отвечал – раздували инцидент, монтируя видео так, словно фрики проявили агрессию и атаковали обычных людей. Ролики разбегались по Сети, вызывая гнев и возмущение, а правдивые репортажи запаздывали, набирали значительно меньше просмотров и не могли повлиять на общественное мнение. Ведь в Сети кто первый – тот и прав, тот собрал первые эмоции, заставив публику сделать нужные для себя выводы. И объяснения, что следуют потом, очень редко исправляют ситуацию – люди не любят менять точку зрения.

Сила туманит голову, и почувствовав силу, дарвинисты решили ударить по-настоящему – начались атаки на биотерминалы наиболее известных фрикмейстеров, тех, кто активно рекламировал себя и с гордостью демонстрировал в Сети свои работы: псоглавцев, ифритов, серпов…