РАБКОР Лбом пробив безграмотья горы, сразу за перья засели рабкоры. Тот — такой, а этот — этакий,— каждого надо взять под заметки. Спецы, замзавы и завы, как коршуны, злобно глядят на работу рабкорщины. Пишет: «Поставили скверного спеца, с ним ни в какой работе не спеться». Впишет, подумает: — Кажется, здорово? — Радостью светит улыбка рабкорова. Пишет: «Петров подозрительной масти, лезет к бабью, матершиниться мастер». Белым и ворам эта рабкорь хуже, чем тиф, чем взрослому корь. Сжали кулак, насупили глаз, рады б порвать и его и стенгаз. Да у рабкоров не робкий норов, голой рукой не возьмешь рабкоров. Знают печатного слова вес, не устрашит рабкора обрез. Пишут рабкоры, лозунг рабкорин: — Пишите в упор и смотрите в корень! НЕМНОЖКО УТОПИИ
ПРО ТО, КАК ПОЙДЕТ МЕТРОШКА Что такое? Елки-палки! По Москве — землечерпалки. Это улиц потроха вырывает МКХ. МКХ тебе не тень навело на майский день. Через год без всякой тени прите в метрополитене. Я кататься не хочу, я не верю лихачу. Я полезу с Танею в метрополитанию. Это нонече не в плане — в тучи лезть на ероплане. Я с милёнком Семкою прокачусь подзёмкою. Под Москвой товарищ крот на аршин разинул рот. Электричество гудёт, под землей трамвай идет. Во Москве-реке карась смотрит в дырочку сквозь грязь. Под рекой быстрей налима поезда проходят мимо. У трамвайных у воришек в морде радости излишек. Времена пойдут не те, поворуем в темноте. У милёнка чин огромный: он в милиции подзёмной. За проезд цена кусается. Крот в метрошку лезет зайцем. ДВА МАЯ Сегодня забыты нагайки полиции. От флагов и небо огнем распалится. Поставить улицу — она от толп в один смерчевой развихрится столб. В Европы рванется и бешеный раж ее пойдет срывать дворцов стоэтажие. Но нас не любовь сковала, но мир рабочих к борьбе взбарабанили мы. Еще предстоит — атакой взбежа, восстаньем пройти по их рубежам. Их бог, как и раньше, жирен с лица. С хвостом золотым, в копытах тельца́. Сидит расфранчен и наодеколонен. Сжирает на́ день десять колоний. Но скоро, на радость рабам покорным, забитость вырвем из сердца с корнем. Но будет — круги расширяются верно и Крест- и Проф- и Коминтерна. И это будет последний…— а нынче сердцами не нежность, а ненависть вынянчим. Пока буржуев не выжмем, не выжнем — несись по мужицким разваленным хижинам, несись по асфальтам, греми по торцам: — Война, война, война дворцам! А теперь картина идущего, вернее, летящего грядущего. Нет ни зим, ни осеней, ни шуб… Май — сплошь. Ношу к луне и к солнцу два ключа. Хочешь — выключь. Хочешь — включай. И мы, и Марс, планеты обе слетелись к бывшей пустыне Гоби. По флоре, эту печку обвившей, никто не узнает пустыни бывшей. Давно пространств меж мирами Советы слетаются со скоростью света. Миллионами становятся в ряд самолеты на первомайский парад. Сотня лет, без самого малого, как сбита банда капиталова. Год за годом пройдут лета еще. Про них и не вспомнит мир летающий. И вот начинается красный парад, по тысячам стройно скользят и парят. Пустили по небу красящий газ — и небо флагом красное враз. По радио к звездам — никак не менее! — гимны труда раскатило в пение. И не моргнув (приятно и им!) планеты в ответ рассылают гимн. Рядом с этой воздушной гимнастикой — сюда не нанесть бутафорский сор — солнце играм один режиссер. Всё для того, веселиться чтобы. Ни ненависти, ни тени злобы. А музыка плещется, катится, льет, пока сигнал огласит — разлёт!— И к солнцу отряд марсианами вскинут. Купают в лучах самолетовы спины. |
