Начинался рассвет. На высоком каменном пригорке виднелся грозный замок, обнесенный кругом высокой каменной оградой с шестью зубчатыми круглыми башнями. Комендантом крепости был некто Ифиал-хан, близкий родственник и друг Аббас-Мирзы, и при нем находилось 150 человек пехоты; в ближайшем лесу стояли резервы. В предрассветной мгле на чистом небе отчетливо вырисовывались фигуры часовых, ходивших на стенах от башни к башне; но внутри замка все было тихо и безмолвно. Гарнизон, не ожидая нападения с этой стороны, покоился крепким предутренним сном. Медлить, а тем более колебаться, было нельзя. Солдаты подкатили орудия под самые ворота и сделали залп. Ворота рухнули, и через эту брешь весь отряд устремился в замок. Ужас овладел персиянами. Гарнизон бежал, оставив на месте более тридцати человек убитыми, в числе которых находились два хана. Убит и сам Ифиал-хан, тело которого, брошенное бегущими, осталось в наших руках. Персидский резерв, стоявший в лесу, также поддался панике и не дал помощи. «Крепость мною взята, неприятель из оной прогнан, – лаконично донес Карягин. – Ожидаю повеления Вашего сиятельства».
Не прошло и двух часов, как вся персидская армия показалась уже в виду Шах-Булаха, и вслед за тем Аббас-Мирза сделал попытку овладеть обратно замком открытой силой. Штурм был отбит, и персияне, обложив Шах-Булах, приступили к тесной блокаде. За крепкими и высокими стенами, не поддававшимися действию персидской артиллерии, отряд мог считать себя в безопасности, но ему грозил другой, более опасный враг: голод, против которого бессильны самые мужественные войска. В отряде не было продовольствия; не нашлось его и в замке, взятом Карягиным; несколько лошадей, отбитых у персиян, были съедены быстро. Наступил голод. «В этой ужасной крайности, – рассказывал впоследствии Ладынский, – истинный в то время наш благодетель, имя которого должно остаться незабвенным всем, бывшим в отряде Карягина, верный наш юзбаша, предложил нам достать сколько будет возможно съестных припасов, а самое главное – взялся известить князя Цицианова о нашем безвыходном положении». Воспользовавшись этим, Карягин писал Цицианову, что кроме Аббас-Мирзы в Карабах вступила главная персидская армия под личным начальством самого Баба-хана и идет на Аскаран, что отряд его от недостатка продовольствия находится в совершенной крайности, что солдаты уже четыре дня употребляют в пищу только траву, но, что и травы теперь достать нельзя, так как персияне везде поставили пикеты. «Если Ваше сиятельство, – заканчивал он свое письмо, – не поспешите, то отряд может погибнуть не от сдачи, к коей не приступлю до последней капли крови, но от крайности в провианте». Однако и эта угрожающая крайность была до некоторой степени устранена все тем же Вани-юзбашой, который свято исполнил все взятые им на себя обязанности. «Получив записку Карягина и тщательно припрятав ее на случай, если бы персияне меня захватили, – рассказывал впоследствии Вани, – я решился идти в село Касапет, отстоящее от Шах-Булаха верстах в 20-ти, где жил мой отец, где, как я знал, можно было найти хлеб, спрятанный армянами в ямах. Я вышел из Шах-Булаха ночью и, благополучно пробравшись сквозь персидские войска, достиг, наконец, своего жилища. В селении жителей не было, кроме отца моего, брата с их семьями и некоторыми ричпарами: все остальные разбежались из боязни неприятеля. Младшего брата своего Акопа, человека чрезвычайно отважного и смелого, я тотчас послал в Елизаветполь с запиской Карягина, а сам принялся с отцом моим молоть пшеницу и к следующей ночи напек 40 больших хлебов, набрал чесноку и других овощей и к рассвету все это доставил в Шах-Булах. Карягин и Котляревский разделили скудный запас этот между солдатами, взяв для себя порцию, равную со всеми. Первый удачный опыт побудил Карягина послать со мной на следующий день одного офицера и 50 солдат, дабы запастись большим количеством провианта. Мы вышли из крепости ночью, счастливо пробрались мимо осаждающих, не быв ими замеченными, и уже в некотором отдалении от персидского лагеря внезапно наткнулись на конный разъезд. Он был истреблен так, что ни одному человеку не удалось спастись, и мы тотчас же засыпали кровь землей, а тела убитых стащили в овраг и завалили там камнями и кустарником. Мы сделали это для того, чтобы скрыть наше направление. Если бы на следующий день персияне отправили новый разъезд для розыска погибших, то они не нашли бы никаких следов нашей расправы. К рассвету мы были уже в Касапете. Отец мой к этому времени смолол остальную муку. Мы напекли из нее хлебов, накормили солдат, а остальное количество забрали с собой, отправились в развалившуюся крепость Джермук, где, как я узнал, скрывались наши армяне. В Джермуке я купил у них за 60 червонцев, взятых мной у отца, 12 голов рогатого скота, а в окрестных селениях отыскал еще немного вина, фруктов, кислого молока, овощей и два котла. Все это мы навьючили на быков и ночью благополучно возвратились в крепость».
Между тем Аббас-Мирза, торопясь покончить с отрядом Карягина, предложил ему почетную капитуляцию. Карягин, желая выиграть время, отвечал, что принимает эти условия, но предварительно должен снестись с главнокомандующим. Аббас-Мирза, зная, что у Цицианова не было под рукой войск, чтобы выручить Карягина, согласился ждать четыре дня и даже на это время взял на себя продовольствие отряда. Назначенный срок, наконец, истек, и Аббас-Мирза потребовал положительного ответа насчет капитуляции. «Я согласен, – отвечал Карягин, – пускай его высочество завтра утром займет Шах-Булах». И Карягин сдержал свое слово. Не видя выхода из своего положения, он тем не менее решил не сдаться, а еще раз прибегнул к ночному отступлению. Но куда? Идти в Елизаветполь по большой дороге было немыслимо, так как отряд был бы немедленно открыт и окружен на равнине, не представлявшей никаких способов к обороне. Вследствие этого выбор Карягина, по указанию Вани, остановился на Мухратаге, небольшом каменном замке, принадлежавшем некогда мелику Адаму чаропертскому и расположенном в горах, верстах в 25-ти от Шах-Булаха.
7-го июля в десять часов ночи отряд тихо выступил из Шах-Булаха, и Вани повел его опять по таким скрытым тропам и оврагам, что неприятель долго не подозревал нашего ухода. На стенах замка были оставлены часовые, которые своими окликами ввели персиян в заблуждение. Когда отряд прошел уже за черту блокадной линии, Вани один возвратился в замок, снял часовых и благополучно привел их к отряду.
«Едва мы успели соединиться, – рассказывает Вани, – как встретили опять конный разъезд, который бежал и поднял тревогу в лагере. Но персияне не могли нас настичь, ибо не знали, по какой мы пошли дороге. На пути нам встретилась канава, через которую невозможно было перевезти орудия, и не было лесу, из чего бы можно было сделать мост. Четыре солдата добровольно вызвались лечь в канаву, и через них перевезли орудия. Два из них умерли, а двое остались живы*. Через несколько часов мы достигли селения Касапет и расположились в садах, а Котляревский со всеми ранеными двинулся дальше к Мухратагу, отстоявшему отсюда верстах в пяти к северо-западу. Между тем Аббас-Мирза настиг нас в Касапете. Началось упорное сражение, и персияне успели было завладеть орудиями, но русские взяли их штыками обратно. К счастью, Мухратаг в это время был уже занят Котляревским, да и Карягин, видя, что держаться в садах более невозможно, стал отступать, сражаясь на каждом шагу с персиянами».
____________________
* Это был известный подвиг рядового 17 егерского, ныне Эриванского, полка Гаврилы Сидорова. Ладынский об этом подвиге рассказывает еще с большей подробностью, но замечательно, что сам Карягин не упоминает в своем донесении об этом ни единым словом. Возможно, что для него, свидетеля целого ряда жертв, принесенных его солдатами для спасения чести русского оружия, подвиг этот не представлял ничего выдающегося, и он забыл о нем, будучи всецело поглощенным заботами о судьбе вверенного ему отряда.
