«Поскольку, – писал он далее, – ганджинское владение вступило в неизмеримое пространство Российской Империи, а жители его сделались любезными детьми России, то я долгом почитаю по званию моему, как главный начальник, края от Каспийского моря до Черного, требовать, чтобы вы возвратили табуны и скот, принадлежавшие как покойному Джеват-хану, так и здешним татарам и армянам, отогнанные в ваши владения для безопасности при моем приближении с войсками». Хан, давно уже считавший себя законным обладателем того, что досталось ему по праву войны таким случайным и неожиданным образом, прислал ответ, который, по выражению Цицианова, не заключал в себе ничего, кроме обычных уверток его коварной персидской души. Тогда Цицианов приказал майору Лисаневичу произвести репрессалии и этим путем вознаградить елизаветпольских жителей за их потерю. Карабахцы* же, однако, были настороже; вовремя заметив приближение небольшого русского отряда, угнали в горы все свои стада и табуны. Тогда предприимчивый Лисаневич обратился к другому способу возмездия. Для увеличения населения Елизаветпольского округа Цицианов всеми мерами привлекал туда земледельцев-армян из Карабаха, достигая в то же время этим способом ослабления производительных сил во владениях Ибрагим-хана. Лисаневич захватил и вывел с собой 250 армянских семей, которые Цицианов приказал поселить в елизаветпольском форштадте.

В числе этих семей находилась и семья Арютина Атабекова, состоявшая в то время из него самого, его жены и двух женатых сыновей: Вани-юзбаши и Акопа. В Елизаветполе командовал в то время войсками известный в истории Кавказской войны полковник Павел Михайлович Карягин. Он принял живое участие в судьбе переселенцев, но поставить благосостояние их на прочную ногу было невозможно, так как и скот, и табуны, и имущество их – все осталось в руках Ибрагим-хана и поступило в его казну. Между тем события в Закавказье развивались тогда с такой быстротой, что за ними, по справедливому выражению одного современника, трудно было следить. В два года покорены были джарцы, пала Ганджа; мятеж, вызванный в самой Грузии интригами и происками беглых царевичей, был усмирен; Осетия приведена в покорность, и эриванская экспедиция закончилась приобретением нами богатой и плодородной Шурагельской области. Теперь очередь была за Карабахом. Угрожаемый с одной стороны русскими войсками, с другой – персиянами, питавшими к нему непримиримую ненависть со времени Ага-Магомет-шаха, Ибрагим буквально очутился между наковальней и молотом.

Он понимал, что час его самостоятельности пробил, что ему необходимо искать сюзерена в лице или русского императора, или персидского шаха. Выбор для него не мог подлежать сомнению. Персияне уже стояли на границах его земли и угрожали занять Шушу своим гарнизоном. А случись это, они, конечно, предали бы его за старые грехи или смерти, или, по меньшей мере, лишили бы наследственных владений. Все это заставило хана призадуматься над своим положением и обратиться к Цицианову за помощью, обещая ему усердствовать России и хранить ей верность.

«Хотя по поведению вашему, – отвечал Цицианов хану, – не следовало бы мне вступаться и брать вас в защиту от персиян, которые по своему обыкновению выкололи бы вам глаза или отрезали бы нос и уши, хотя, повторяю, мне следовало бы, напротив, предать вас им в руки, и потом уже отнять у них Шушу и Карабах, но, подражая неизреченному милосердию моего государя, который, подобно светлому дневному солнцу красному, греет, питает, благотворит и освещает всех желающих наслаждаться им, объявляю вам священным, громким и преславным именем Императора и Самодержца всея России, что Он соизволяет даровать вам прощение, предает все забвению и приемлет вас в блаженное Всероссийской Империи подданство с тем, чтобы вы соблюли верность непоколебимую, утвердив то своей присягой, отдали бы крепость русскому войску, дали бы в аманаты старшего вашего сына, и для оказания подданства платили бы дани 8 тысяч червонцев ежегодно».

Хан должен был принять эти условия, и трактатом 14-го мая 1805 года Карабах на вечные времена вступил в русское подданство. Князь Цицианов именем государя поручился за сохранение целости владений Ибрагим-хана и за преемство ханской власти наследственно в его нисходящем потомстве. Жители Карабаха признавались во всех правах равными с прочими верноподданными, населяющими обширную Российскую Империю, а для обороны ханства батальон егерей под командованием майора Лисаневича занял Шушу и расположился в ней гарнизоном. Карягин воспользовался этим обстоятельством, чтобы облегчить положение армянских семей, переселившихся в Елизаветполь, и часть из них отправил обратно в Карабах, на их родные пепелища. В их числе вернулась в Касапет и вся семья Арютина Атабекова. Но в Касапете она не нашла уже ничего: все было расхищено, разграблено, все говорило о неисходной бедности, которою судьба грозила этому семейству в будущем. Карягин же, однако, был на страже интересов наших новых подданных, и не дал дойти им до разорения. По его настоянию хан должен был возвратить им все, что было у них отобрано, и семья Арютина, получившая во владение свои прежние земли, зажила спокойно и в полном довольствии, благословляя великодушную защиту русского правительства. Но спокойствие в те времена не могло продолжаться долго, и над Карабахом уже собирались новые черные тучи.

Персияне не могли простить измены Ибрагима, и передовой отряд их армии в числе десяти тысяч под начальством Пир-Кули-хана перешел Аракс, миновав Худаферинский мост, где стоял батальон Лисаневича, и потянулся к Шуше. Лисаневич отступил и заперся в крепости. Он правильно оценил в этом случае важное значение для нас Шуши, где начались уже беспорядки, вспыхнувшие, конечно, не без участия персидской политики, и ясно видел, что при отсутствии войск измена легко могла отворить ворота крепости и впустить персиян. Цицианов одобрил это распоряжение, но, не надеясь, чтобы Ибрагим-хан среди всеобщего волнения мог выставить в помощь Лисаневичу конное татарское ополчение, обратился с воззванием к карабахским армянам: «Неужели вы, армяне Карабаха, доселе славившиеся своею храбростью, сделались женоподобными… Воспримите прежнюю свою храбрость, будьте готовы к победам и покажите, что вы и теперь те же храбрые карабахские армяне, как были прежде страхом для персидской конницы…» Но в опустошенной стране не было теперь ни старых бойцов, ни отважных предводителей – меликов: одни лежали в могилах, другие были разорены самим Ибрагим-ханом, а большинство и совсем покинуло родину, разбредясь по соседним владениям.

Таким образом, наши войска предоставлены были одним своим собственным силам.

Все, что мог послать Цицианов на помощь Лисаневичу, – это был батальон в 400 штыков, при двух орудиях, который под командованием полковника Карягина и выступил из Елизаветполя 18-го июня 1805 года. До Шуши считалось 133 версты. Дорога шла через большое селение Агдам и затем вступала в тесное ущелье реки Аскаран. Здесь, в верстах 25, не доходя Шуши, путь по ущелью переграждается стенами Аскаранского замка, укрепления которого расположены по обеим сторонам реки и состоят из башен, связанных между собой высокими стенами. Скалистые берега реки Аскаран так круты и обрывисты, что обойти укрепление невозможно: даже в русле реки стояли две башни.

Отправляя Карягина на подкрепление шушинского гарнизона, Цицианов предвидел, что персияне могут захватить Аскаранский замок и таким образом остановить движение отряда. Поэтому Лисаневич получил приказание заблаговременно занять Аскаран, чтобы предупредить неприятеля, и затем ударить в тыл Пир-Кули-хану в то время, когда Карягин атакует его с фронта. «Вот все, что можете сделать, – писал ему главнокомандующий, – только соберите конницу». Но конницу собрать было уже невозможно. Сам Лисаневич, осажденный в Шуше, не мог из нее выйти без того, чтобы не предать крепость во власть неприятеля, а этим уничтожились бы плоды всех предшествовавших лет.