— Пуск поручили мне! — Кравцов счастливо засмеялся. — Здорово? Уговорил-таки старика! Мне и Джиму Паркинсону. Здорово, а, Уилл?

— Поздравляю, — проворчал Уилл, — хотя не понимаю, почему вас это радует.

— А я понимаю, — улыбнулась Норма, протягивая Кравцову руку. — Поздравляю, мистер Кравцов. Конечно же, это большая честь. Я пошлю информацию в газету. А когда будет пуск?

— Через два дня.

“Вас не узнать, миссис Хэмптон, — подумал Кравцов. — Какая была напористая, раньше всех узнавала новости. А теперь ничего вам не нужно, только бы сидеть здесь…”

— О, через два дня! — Норма отложила шитье, выпрямилась. — Пожалуй, мне надо написать… Впрочем, Рейтер послал, должно быть, официальное сообщение в Англию…

Поскольку радиосвязи с миром не было, крупнейшие информационные агентства взяли на себя распространение новостей на собственных реактивных самолетах.

Кравцов подтвердил, что самолет агентства Рейтер, как всегда, утром стартовал с палубы “Фьюриэса”, и Норма снова взялась за шитье.

— Еще два дня будут испытывать, — оживленно говорил Кравцов, — а потом, леди и джентльмены, потом мы подымем “светлячка” в воздух и расколошматим столб…..

— Какого черта вы суетесь в это дело? — сказал Уилл. — Пусть атомники сами делают.

— Они и делают. Все будет подготовлено, а часовой механизм включим мы с Джимом. Еле уломал Морозова. Токунага не возражал, а Совет Безопасности утвердил…

— Ну, ну, валяйте! Постарайтесь для газет. Перед пуском скажите что-нибудь такое, крылатое.

— Уилл, вы в самом деле так думаете? — Кравцов немного растерялся, радость его погасла. — Неужели вы думаете, что я ради…

Он замолчал. Уилл не ответил, его пальцы с силой разминали желтый комок пластилина.

— Ну ладно, — сказал Кравцов. — Покойной ночи!

Свежее утро, ветер и флаги.

Полощутся пестрые флаги расцвечивания на кораблях флотилии. Реют на ветру в блеске молний красные, и звездно-полосатые, и белые с красным кругом, и многие другие, и, конечно, голубые флаги ООН.

Ревет гроза над океаном, клубятся тучи. Давно не видели здесь люди солнечного света. Но теперь уже скоро, скоро!..

Возле белого борта “Фукуока-мару” приплясывает на зыби катер стремительных очертаний. Скоро в него спустятся Александр Кравцов и Джим Паркинсон. А пока они на борту флагманского судна выслушивают последние наставления.

— Вы все хорошо запомнили? — говорит старший из инженеров-атомников.

— Господа, желаю вам успеха! — торжественно говорит осанистый представитель Совета Безопасности.

— Жалко, меня не пустили с тобой пойти, — говорит Али-Овсад.

— Не задерживайтесь, голубчики. Как только включите, немедленно на катер — и домой, — говорит Морозов.

— В добрый час, — тихо говорит Токунага.

В гремящих серо-голубых скафандрах они спускаются в катер — Кравцов и Паркинсон. И вот уже катер бежит прочь, волоча за собой длинные усы, и с борта “Фукуоки” люди кричат и машут руками, и на верхних палубах других судов черным-черно от народу, там тоже приветственно кричат и машут руками, а на борту “Фьюриэса” громыхает медью военный оркестр, а с “Ивана Кулибина” несется могучее раскатистое “Ура-а-а!”.

— Джим, вам приходилось когда-нибудь раньше принимать парад? — Кравцов пытается спрятать за шутливой фразой радостное волнение.

— Да, сэр. — Джим, как всегда, непроницаем и как бы небрежен. — Когда я был мальчишкой, я работал ковбоем у одного сумасшедшего фермера. Он устраивал у себя на ранчо парады коров.

Из-за выпуклости океана поднимается плот. Сначала виден его верхний край, потом вылезает весь корпус, давно уже потерявший нарядный белый вид.

Закопченный, изрезанный автогеном, в бурых подтеках. И вот уже высокий борт плота заслонил море и небо. Плот медленно вращается вокруг черного столба — для этого к нему причален пароход с закрепленным в повороте рулем. Команда эвакуирована, топки питает стокер — автокочегар.

Катер останавливается у причала. Старшина, ловко ухватившись отпорным крюком за стойку ограждения, говорит на плохом английском:

— Сегодня есть великий день.

Он почтительно улыбается.

Кравцов и Паркинсон поднимаются на причал. Они идут к трапу, шуршит и скрежещет при каждом шаге стеклоткань их скафандров. Сквозь смотровые щитки гермошлемов все окружающее кажется окрашенным в желтый цвет.

Вверх по зигзагам трапа. Трудновато без лифта: все-таки тридцать метров. Стальные узкие ступеньки вибрируют под ногами. Двое лезут наверх. Все чаще останавливаются на площадках трапа, чтобы перевести дыхание. Белый катер на серой воде отсюда, с высоты, кажется детской пластмассовой игрушкой.

Наконец-то верхняя палуба.

Они медленно идут вдоль безлюдной веранды кают-компании, вдоль ряда кают с распахнутыми дверьми, мимо беспорядочных нагромождений деревянных и металлических подмостков, теперь уже ненужных. Паровой кран, склонив длинную шею, будто приветствует их. Только не надо смотреть на океан — кружится голова, потому что кружится горизонт.

Рябит в глазах от бесконечных вспышек молний — они прямо над головой c треском долбят черный столб.

“Кажется, расширилось еще больше”, — думает Кравцов о загадочном поле столба. Он нарочно делает несколько шагов к центру плота, а потом обратно, к краю. Обратно — явно труднее.

Да, расширилось. Контрольный прибор, установленный на столбике около платформы, подтверждает это.

Ну, вот и платформа. Громадный контейнер, установленный на ней, похож на торпеду. Так и не увидел Кравцов своими глазами атомную бомбу: “светлячок” был доставлен на плот в специальном контейнере с устройством, которое должно направить взрыв в горизонтальной плоскости. Снаружи только рыльца приборов, забранные медными сетками. Глазок предохранителя приветливо горит зеленым светом — так же, как вчера вечером, после долгого и трудного дня испытаний, настроек, проверок.

Под рамой платформы — труба, наполненная прессованными кольцами твердого ракетного топлива.

Простейший из возможных реактивных двигателей.

Вчера такая же платформа — только не с бомбой, а со стальной болванкой, разогнанная таким же двигателем, покатилась по рельсам к центру плота, все быстрее, быстрее, столб тянул ее к себе, — и, врезавшись в его черный бок, она унеслась вместе с ним ввысь со скоростью пассажирского самолета.