Точь-в-точь как в детской игре. Пятясь, они оттащили Чулкова, и Чулков повалился на палубу — сел, подогнув под себя ноги, ноги его не держали.

Все молча смотрели на Чулкова. Раздался голос Али-Овсада:

— Разве можно? Технику безопасности забыл — я так тебя учил? Зачем на столб полез?

— Я не полез, — сказал Чулков хрипло. — Притянуло меня.

— Иди отдыхай, — сказал старый мастер. И повернулся к Кравцову: — С этим столбом шутку шутить нельзя.

Он принялся убеждать Кравцова прекратить работу и вернуться к краю плота, но Кравцов не согласился. Монтажники оттащили установку чуть дальше, и снова невидимая шпага полоснула столб и утонула в нем.

Ох, как не хотелось Кравцову отступать! Но делать было нечего. Пришлось погрузить установку на тележку и вернуться. У Чулкова все еще дрожали ноги, и Кравцов велел ему сесть на тележку.

— Не берет? — спросил Уилл, когда Кравцов освободился от гремящего скафандра.

Кравцов покачал головой.

Верхушка черного столба уже терялась в облаках, была неразличима. Подножье столба окуталось паром, над плотом повисла шапка влажных испарений — нечем было дышать. Люди изнывали от жары и духоты.

Мастер Али-Овсад лучше других переносил адский микроклимат, но и он признал, что даже в Персидском заливе было не так жарко.

— Верно говорю, инглиз? — обратился он к Уиллу, вместе с которым много лет назад бурил там морские скважины.

— Верно, — подтвердил Уилл.

— Чай пить не хочешь? От жары хорошо чай пить.

— Не хочу.

— Очень быстро идет. — Али-Овсад поцокал языком, глядя на бегущий черный столб. — Пластовое давление очень большое. Железо выжимает, как зубная паста из тюбика.

— Зубная паста? — переспросил Уилл. — А!

Очень точное сравнение.

Из радиорубки вышел, шумно отдуваясь, полуголый Брамулья. Голова у него была обвязана мокрым полотенцем, толстое брюхо колыхалось. Вслед за ним вышел Штамм; он был без пиджака и явно стеснялся своего необычного вида.

— Ну что? — спросил Уилл. — Где “Фукуока”?

— Идет! Вечером будет здесь! Мы все испаримся до вечера! Штамм, имейте в виду, вы испаритесь раньше, чем я. Ваша масса меньше моей. Я только начну испаряться, а вы уже превратитесь в облако.

— Облако в штанах, — проворчал Кравцов. Он лежал в шезлонге у дверей радиорубки.

— На “Фукуоке” к нам идет председатель МГГ академик Токунага, — сообщил Брамулья. — И академик Морозов. И должен прилететь академик Бернстайн из Штатов. Но пока они все заявятся, мы испаримся! Небывалый случай в моей практике! Я наблюдал столько извержений вулканов, Штамм, сколько вам и не снилось, но я вам говорю: в такую дьявольскую переделку я попадаю в первый раз!

— Все мы попали в первый раз, — уточнил Штамм.

— Брамульян, — сказал Али-Овсад, — пойдем чай пить. От жары очень хорошо чай.

— Что? Что он говорит?

Уилл перевел предложение мастера.

— Сеньоры, я никогда не пил чая! — закричал Брамулья. — Как можно брать в рот горячий чай — это кошмар! А что, он действительно помогает?

— Пойдем, сам посмотришь. — Али-Овсад повел чилийца в свою каюту, и Штамм неодобрительно посмотрел им вслед.

Уилл тяжело опустился в шезлонг рядом с Кравцовым и навел — в тысячный раз — бинокль на черный столб.

— По-моему, он искривляется, — сказал Уилл. — Он изгибается к западу. Взгляните, парень.

Кравцов взял бинокль и долго смотрел на столб.

“Чудовищная, уму непостижимая прочность, — думал он. — Что же это за вещество? Ах, добыть бы кусочек…”

— Кумулятивный снаряд, — сказал он. — Как думаете, Уилл, возьмет его кумулятивный снаряд?

Уилл покачал головой.

— Думаю, только атомная бомба…

— Ну, знаете ли…

Не было сил даже разговаривать. Они лежали в шезлонгах, тяжело и часто дыша, и пот ручьями катился с них, и до вечера было еще далеко.

На веранде кают-компании сидели полуголые монтажники, разноязычный говор то вскипал, то умолкал. Чулков в десятый раз принимался рассказывать, как его притянул столб и что бы с ним было, если б не подоспел Джим. А Джим, сидя на ступеньке веранды, меланхолично пощипывал банджо и хрипловато напевал: Oh Susanna, oh don’t cry for me, For I came from Alabama With my banjo on my knee.[11]

— Это что ж такое? — раздавался быстрый говорок Чулкова. — Вроде я не намагниченный, а он, подлец, меня тянет. Притягивает — спасу нет. Сейчас, думаю, упаду на него — и крышка.

— Кришка. — Американцы и румыны понимающе кивали. — Магнето.

— То-то и оно! — Чулков растопырил руки, показывая, как он шел на столб. — Тянет, понимаешь, собака. Хорошо, Джим меня обхватил и держит. А то бы — тю-тю!

— Тью-тью, — кивали монтажники.

— Oh Susanna, — вздыхало банджо.

— Джим дыржалу Чулков, — пояснил Георги. — Я дыржалу Джим. О! — Георги показал, как он держал Джима. — Инженер Кравцов дыржалу моя…

— В общем дедка за репку, бабка за дедку…

— Потом дыржалу Али-Овсада.

— Али-Офсайт, — уважительно повторяли монтажники.

— Это ж он скоро до луны достанет, — говорил Чулков. — Ну и ну! Чего инженеры ждут? Дотянется до луны — хлопот не оберешься…

Коренастый техасец с головой, повязанной пестрой косынкой, стал рассказывать о том, как он восемь лет назад, когда еще был мальчишкой и плавал на китобойном судне, своими глазами видел морского змея длиной в полмили.

Пошли страшные рассказы. Монтажники — удивительное дело! — отлично понимали друг друга.

Над океаном сгустился вечер. Он не принес прохлады. Пожалуй, стало еще жарче. В белом свете прожекторов столб, окутанный паром, казался фантастическим смерчем, вымахнувшим из воды и бесконечно бегущим вверх, вверх…

Люди были бессильны остановить этот бег. Люди жались к бортам плавучего острова, глотая тугой раскаленный воздух. Глубоко внизу плескалась океанская волна, но и она была горячей — не освежишься.

Брамулья лежал в шезлонге и смотрел на сине-черную равнину океана. Губы его слегка шевелились.

“Мадонна… мадонна…” — выдыхал он. Рядом, неподвижный, как памятник, стоял Штамм. Он стоял в одних трусах, со свистом дыша и стесняясь своих тонких белых ног.

Дизель-электроход “Фукуока-мару” — дежурное судно МГГ — пришел около полуночи. Он лег в дрейф в одной миле к северо-западу от плота; его огни обещали скорое избавление от кошмарной жары.