VII.
Окоемов переживал двойное чувство. С одной стороны, он относился к Настасье Яковлевне, как к сестре, а с другой -- видел в ней любимую девушку. Последнее чувство как-то странно расхолаживалось именно ея близостью. Ежедневныя встречи и разговоры производили обратное действие, и та девушка, о которой он так долго мечтал, точно уходила вдаль, покрываясь туманом. На этой почве вырастало новое чувство, которое вернее всего было назвать дружбой. Окоемову все нравилось в Настасье Яковлевне: голос, задумчивый взгляд немного исподлобья, улыбка и даже походка, легкая, неторопливая, изящная. Вообще, в ея присутствии он чувствовал себя как-то особенно хорошо и спокойно, точно тревожныя мысли бежали от этого чистаго девичьяго образа. Предстоящий отезд Настасьи Яковлевны в Москву поднял снова все то, что было пережито, улеглось и казалось позабытым. Он даже не мог сказать, как она относится к нему -- хорошо, и только. Просыпаясь рано утром, чтобы итти на прииск, Окоемов теперь думал о том, как вернется к чаю домой и увидит ее, свежую, милую, спокойную. Он любил, чтобы она наливала ему чай или просто сидела за столом вместе с другими. Мысль о том, что скоро ея не будет, вперед образовала какую-то мучительную пустоту, и Окоемов старался об этом не думать, как отгоняют мысль о смерти. Работы на прииске пока носили подготовительный характер. Устраивали плотину, машину для промывки песков, проводили канавы и т. д. Самая добыча золота ограничивалась случайными промывками, которыя в общей сложности дали около полфунта. Сережа с особенной торжественностью занес в один из своих гроссбухов этот первый "приз". -- Эти полфунта стоят больше восьми тысяч,-- обяснил Окоемов. -- Что же, потом все окупится...-- уверенно отвечал Сережа, сам начинавший верить в свою миссию главнаго управляющаго. -- Только вот что, Сережа, пожалуйста, поменьше этой канцелярской работы. Ты уже сейчас всех одолел: и фельдшер, и студент, и Потемкин, и княжна -- все тебе помогают. А что будет дальше? Просто страшно за человека делается... Ты разведешь здесь настоящий департамент. -- Иначе я не могу... Это уж как вам будет угодно. Я вообще люблю порядок в делах... В Сереже, при видимой безпорядочности и легкомыслии, жил какой-то чиновник, щепетильный до придирчивости. Для него не было выше оскорбления, как неразборчиво написанное письмо, вообще дурной почерк. Если уж делать, так хорошо... Особенно доставалось от него студенту Крестникову, который имел невозможный почерк. -- Всякий порядочный человек должен писать красиво и разборчиво,-- авторитетно говорил Сережа, с ненавистью глядя на кривыя строки и невозможные иероглифы своего помощника.-- Я убежден, что половина несчастий и неприятностей в жизни происходит именно благодаря дурному почерку... Студент был иного мнения, и раз дело дошло до крупной размолвки, потребовавшей вмешательства Окоемова. -- Я еще допускаю, что женщина имеет некоторое право писать скверно,-- доказывал Сережа.-- Ей и писать редко приходится, и притом пишет она только в возбужденном состоянии... -- Это ваша барская замашка вышучивать женщин,-- сказал Крестников.-- Вы забываете только одно, что она такой же человек, как и мы с вами. Виноват, гораздо лучше нас с вами... Говоря о почерке, Сережа косвенно мстил княжне, которая тоже писала неразборчиво. Он доводил ее этими разговорами до слез. -- Я уже благословляю вперед тот день, когда не буду видеть вас,-- уверяла княжна с азартом.-- Кроме всех своих пороков, вы еще ворчун и придира... Эти маленькия размолвки оживляли существование маленькой колонии, потому что заканчивались каким-нибудь комическим эпизодом. Глухая распря Сережи с княжной всех забавляла. Даже маленькая Таня, и та принимала некоторое участие в этих недоразумениях и отлично понимала, что тетя Варя не любит дядю Сережу. Девочка в новой обстановке, кажется, чувствовала себя лучше всех и в течение какого-нибудь месяца загорела, как галчонок. У нея достаточно было своих маленьких хлопот. Ведь нужно десять раз сбегать на прииск, побывать у лошадей, заглянуть двадцать раз в кухню, ко всем приставать с разспросами и всем мешать. Сережа буквально страдал от этого неугомоннаго человечка, интересовавшагося даже его гроссбухами. На дверях его конторы даже появилось обявление: "Вход в контору девице Татьяне строго воспрещен". Этот драконовский закон был обойден тем, что Таня начала влезать в контору через окно и дразнила Сережу неистощимой пытливостью своего духа. Калерия Михайловна редко показывалась. Она вся была поглощена своей кухней, огородом и вообще хозяйством. Верхом ея торжества была покупка первой коровы. Она ее даже мыла через день, потешая деревенских мужиков и баб. -- Не корова, а барыня,-- галдели мужики.-- Этак, пожалуй, шарф на корову надевать придется и калоши... -- Вы вот сами-то почаще мойтесь,-- советовала Калерия Михайловна. Под ея руководством был распланирован громадный огород, строились тепличка и парники, маленькая овчарня, коровник, маленький птичий двор -- одним словом, полное хозяйство. Хохлушка Анна Ѳедоровна была занята другой стороной этого хозяйства -- ея специальность были разные консервы. Сохранять молоко, приготовлять домашние сыры, домашния колбасы, консервировать мясо в прок, покупать зимой рыбу и солить ее, устроить огненную сушку овощей, запасать грибы и ягоды во всевозможных видах. Все это было нужно, потому что приходилось заботиться о прокормлении трехсот человек. Окоемов опасался, чтобы не вышли какия-нибудь недоразумения хозяйственнаго характера, но обе женщины совершенно были поглощены каждая своей собственной работой. Просматривая счета и сметы, Окоемов убеждался в одном, что эта бабья работа даст чистой прибыли около шестидесяти процентов, сравнительно с тем, если бы все эти хозяйственные продукты покупать со стороны. В виду этого он назначал хозяйкам пять процентов награды из чистой прибыли. -- Вот только как быть со свиньями...-- говорила хохлушка.-- Калерия Михайловна против того, чтобы заводить свиней, а без свиней какое же хозяйство. Калерия Михайловна боялась, что эти будущия свиньи будут портить ея огород, будут есть цыплят и вообще безчинствовать, хотя в принципе и признавала их, как выгодную хозяйственную статью. В сущности, ей претила свинячья нечистоплотность и прожорливость, да и местныя породы свиней были плохи, а выписывать далеко и дорого. Свиной вопрос пока был отложен, хотя это и не помешало вскоре появиться целым двум поросятам. Окоемов был чрезвычайно доволен своими хозяйками,-- это был первый успех, первая оправдавшаяся надежда. И, главное, надежда, оправданная женским трудом, нашедшим свое приложение. Это было не выжигание по дереву и не расписывание фарфоровых тарелочек, а настоящий, полезный, здоровый и производительный труд. В результате получались здоровая пища для рабочих, полная независимость от рынка и половинная стоимость содержания. Конечно, с перваго раза не могли быть осуществлены все статьи этого хозяйства, но, при ближайшем знакомстве с местными условиями, в их осуществлении не могло быть сомнения. Да и пример о. Аркадия был налицо, так что всегда было можно проверить всякое предположение на живом деле. У Окоемова рядом с этим успехом получилось маленькое недоразумение с Утлых. Этот сибиряк сейчас уже являлся лишним и не хотел этого замечать. Отказать ему прямо Окоемов стеснялся и своей нерешительностью только затягивал дело. Вступить в компанию равноправным членом он не изявлял желания, а делать ему на прииске было нечего. Он попрежнему относился ко всем, кроме Окоемова, подозрительно и сомневался даже в самых очевидных вещах. Это была какая-то органическая сибирская подозрительность, воспитанная тяжелым опытом невольных сношений с ссыльными, бродягами и вообще с подозрительными людьми, которых Европейская Россия так охотно отдает Сибири в течение нескольких сот лет. -- Мы сездимте в Башкирию, Илья Ѳедорыч,-- предлагал Окоемов, чтобы воспользоваться его опытностью.-- Мне необходимо осмотреть земли для аренды, потом озера... -- Что же, можно и сездить,-- охотно согласился Утлых.-- Всего-то податься верст на пятьдесят -- вот вам и Башкирия. Он остался недоволен только тем, что вместе с ними отправился студент Крестников. Окоемов сделал вид, что ничего не замечает, а студенту решительно было все равно. Окоемову хотелось немного встряхнуться, да и погода стояла такая чудная. Просто было грешно сидеть у себя дома. Поездки для Окоемова являлись лучшим отдыхом и в то же время лекарством. Башкирия -- цветущая страна, которая свободно могла бы прокормить несколько миллионов населения, а сейчас в ней быстро вымирали последние остатки когда-то громаднаго и сильнаго племени. Нет ничего печальнее вида башкирской деревни: избы без крыш, окна без стекол, около избы в редком случае ворота. Поля пустовали, сенокосныя угодья оставались некошенными, и т. д. и т. д. Утлых смотрел с своей точки зрения на башкир, как на существа низшия, и нисколько не сочувствовал этой башкирской нужде. -- Что же их жалеть, когда они сами кругом виноваты,-- повторял он.-- Было бы кого жалеть. Не хотят работать, и конец тому делу. Для Окоемова эти несчастные башкиры не являлись чужими. В них только ярче, чем в русских, выразились полное невежество и заматорелая лень. До известной степени в каждом русском человеке сидит такой башкир,-- то же неуменье взяться за какое-нибудь дело, отсутствие энергии, косность и какой-то безсмысленный фанатизм. Сколько таких людей пропадает по городам, а особенно в столицах. Обидно то, что все они могли бы жить припеваючи, если бы только стряхнули с себя башкирския качества. Между прочим, они заехали к тому старшине, который выпросил заварку чая. Старик был дома и принял гостей очень радушно. Обстановка дома говорила о некоторой зажиточности, а по-башкирски -- о целом богатстве. -- Гостя Бог посылает...-- повторял приветливо хозяин. Большая деревянная изба внутри делилась ситцевой занавеской на две половины. В первой около стен шли широкия деревянныя нары, прикрытыя дешевыми коврами и ситцевыми одеялами. Хозяин ходил в одних чулках, оставляя туфли у порога. И все другие башкиры делали то же, а поэтому в избе было чисто. Гости напились чаю и за чаем вели деловые разговоры относительно аренды земли. -- Много земли, ой-ой, много!-- закрывая глаза, говорил башкир.-- Плати деньги, получай земля... Арендная плата составляла смешную цифру, именно рубль за десятину. Окоемову сделалось даже совестно за такую нищенскую сумму, а башкир хитро щурил глаза -- он заломил неслыханную цену, потому что соседние крестьяне арендовали по полтиннику, и Утлых хотел торговаться неистово. Окоемов только пожал плечами. -- Ты нам покажи свою землю,-- закончил Окоемов эти переговоры. Летом башкирския деревни пустеют, потому что все разбродятся по окрестностям, а богатые живут в кошах -- род степной кибитки. Дома остаются только самые бедные, которым некуда уехать. Окоемов был рад, когда они наконец выехали в поле и когда пред ними ровнем-гладнем развернулась степная равнина. Лучшия места были захвачены соседними крестьянами, но оставалось еще много "пустой" земли. Окоемов с какой-то тоской посмотрел на эту благодатную землю, которая напрасно ждала рабочих рук. Вдали блестело озеро. -- Вот, Иван Николаич, грустный пример,-- говорил Окоемов Крестникову,-- вдвойне грустный... Башкиры исторически ленивы и не хотят работать, и земля не находит настоящих рук. Ведь это громадное богатство пропадает совершенно даром... Разве такое явление мыслимо где-нибудь в Америке? Ах, как мы все виноваты и кругом виноваты... Они осмотрели площадь в несколько верст, и Окоемов выбрал участок в триста десятин. Ему было несколько совестно, что за эти три квадратных версты великолепнаго степного чернозема он будет платить всего каких-то триста рублей в год. Все дело заключалось только в том, чтобы заключить долгосрочную аренду, именно на двенадцать лет. Башкир был рад этой сделке, как празднику. Главное, задаток можно получить под эту "пустую" землю... Вечером в волости собрались башкиры, и дело было решено, и опять Окоемову было совестно, точно он сознательно грабил их. А между тем не мог же он назначить им тройную цену,-- вообще получалась нелепость. -- У нас теперь будет свое сено, свой овес и свой хлеб,-- говорил Крестников.
