Пес ненавидел кота по природе, а также за то, что тот морочил Митьке голову. Пес, как и все сказочные псы, был по философским убеждениям материалистом, правда, материалистом невоинствующим, не то, что соседский Тузик-богоборец. Митькин пес уважал религиозные заблуждения хозяев, объясняя это положительным влиянием религии на человеческую психику.

— Просто у вас, у людей, слабо развито природное чувство долга. Приходится применять костыли. Пошел в храм, свечку поставил — гладишь, совесть и проснулась.

Впрочем, собачью природу Пес тоже не идеализировал.

— Мы умеем быть терпеливыми и верными, помним долг, но — сластолюбцы. А что делать? Природа!

С соседским Тузиком Пес дискутировал исключительно на языке силы, так что только клочья летели. А что делать? Между атеистами тоже бывают религиозные войны. Природа!

Так что родители мечту Митькину не поддержали. Оставалось искать свою сказку самостятельно.

Прежде всего Митька залез в интернет, чтобы найти там Академию волшебства, школу магии или хоть какой-нибудь кудеснеческий колледж. Обнаружилась куча лабуды, и ни-че-го внушающего доверие.

Во-вторых, Митька стал присматриваться ко всем встречным, надеясь среди нихљ случайно наткнуться на какого-нибудь неслучайного прохожего из того измерения, где детей с детства учат волшебству.

Но мечты мечтами, а жизнь брала свое.

У Митьки был знакомый, который мечтал стать разбойником. Звали его Сергей Сергеев по кличке Серый. Серый собирался когда-нибудь промышлять с шайкой разбойников по окраине Дремучего леса. А пока он практиковался на сверстниках, а заодно и на тех, кто помладше, в том числе на Митьке. Грабить Митьку было, конечно, бесполезно — что с него возьмешь. Но можно было напасть на него и как-нибудь унизить, заставить его слушаться.

Ведь если человек готов тебя слушаться, то ты для него вроде Правительства, а Правительству положено платить налоги. А что тебе попался нищий или почти нищий — это уж вопрос везения. По крайней мере можно его великодушно отпустить. А можно отпустить и невеликодушно, если попался гордец, который твоей власти никак признать не хочет. Митька был не то, чтобы уж совсем гордец, но власти Серого признавать никак не хотел. У него никак не умирала надежда на лучшее. Все-таки приходилось отчасти и смиряться, чтобы отпускали не совсем невеликодушно.

Сидеть дома Митька не мог, а на улице он нет-нет, да и наткнется на Серого со стаей друзей. Это тянулось уже давно, и Митька начал уставать душой.

Вот друг Юрка с Заречного — другое дело. Был он решителен и смел, и никогда никакому насильнику ничего не уступал. Юрка как-то заявил, что, мол, его проще убить, чем заставить слушаться. Скорее всего, это была неправда, но сам Юрка верил в себя. Отчего порой и попадал в неприятные истории. Зато об этих историях было потом приятно рассказывать. А вот Митька так не мог. Рассказывать ему было не о чем. Что-то мешало ему быть таким же решительным и смелым, как Юрка. Может быть, суровое детство. Юрка вырос на Заречном — это был тихий такой райончик, где гнездилось множество храмов и один монастырь. Народ там был как-то мягче, чем на Туневке. Юрку в раннем детстве никто не бил. А это важно.

Вот Митьку бивали. И в раннем детстве, и в позднем. Пожаловаться взрослым Митька не мог: в нашем царстве-государстве среди малолетних его граждан действовал закон омерты. Омерта означала, например, что взрослых нельзя вмешивать в детское волшебство, иначе оно потеряет силу. И вообще, ребячьи дела должны решаться ребятами. Перевод слова «омерта» Митька не знал, но зато твердо знал, что если он станет жаловаться, то будет предан презрению со стороны всего сообщества малолеток. А сие было гораздо хуже, чем издевательства Серого.

Дело в том, что волшебство требовало веры. И вообще, серьезного отношения. А взрослые относились к детскому волшебству пренебрежительно. Взрослые серьезно относились лишь к проблеме черной магии. Это была взрослая проблема. Может быть, просто взрослые ближе к смерти. Детская сказка боялась смерти, но была еще и недетская сказка, которая ничего не боялась, но сама вызывала страх.

Те, кто бил Митьку в раннем детстве, наложили на его душу какую-то печать, снять которую было непросто. Она не давала Митьке быть таким же смелым как Юрка. Юрка не боялся боя. Может быть, потому, что просто недооценивал опасность.

Вот Митька имел неодолимую склонность жмуриться, когда ему били в голову. Он берег глаза. А Юрка не жмурился и не берег.

— Да не бойся ты, никто тебе не попадет в глаз. Мне ни разу не попали.

Но Митьку это не успокаивало. Он не понимал, почему бы и не в глаз? И вообще, он чего-то по крупному не понимал в этом деле. А жизнь требовала разобраться.

Пошел Митька в секцию рукопашного боя. Понравилось.

— Возможность победы заключена в противнике, — сказал тренер. — А непобедимость — в тебе самом.

Это Митьку вполне устраивало. Гоняться за победой он и не собирался, так что непобедимость его вполне устраивала.

Но тут неожиданно возразила Мама.

— Мы — христиане, — сказала она. — Ударили по правой щеке — подставь левую. Забыл об этом?

— А как же защищаться?

— От кого тебе защищаться? Тебя Сам Бог защищает. Кого тебе бояться?

Это Митька, конечно, понимал. Но жизнь по-своему сурова, и ставила перед Митькой трудные вопросы.

— А если не всегда защищает? Если все-таки приходится драться?

Мама нахмурилась:

— Как это — не всегда? Ты что городишь, Митька?

Папа в данном случае оказался понятливее: он сам когда-то был мальчишкой.

— Пусть занимается, — сказал он примирительно. — Он — будущий воин. Должен будет и других защищать. Пусть готовится.

— Вот когда решит стать воином — тогда и подготовится, — возразила Мама. — А может, он в университет поступит. Или ты уже решил, Митька?

Митька не решил. Он хотел стать волшебником, не воином. Он хмуро промолчал.

— Нет, пусть заранее готовится. В жизни всякое бывает, — постановил Папа, и на этом спор закончился, не начавшись. Мама была человек более-менее дисциплинированный, и с мужем не спорила… по крайней мере при Митьке. В отсутствие Митьки (или когда родители не догадывались о его присутствии) бывало, конечно, всякое.

Митька начал ходить на занятия.

— Мам, а ты вспомни про Нестора, — сказал он, чтобы как-то утешить маму.

— Про какого Нестора?

— Про того, который из жития Димитрия.

Митька был названљ Митькой в честь великомученика Димитрия Солунского, который, уже находясь в темнице, своей молитвой помог Нестору победить одного гладиатора, которого царь для забавы выставлял бороться с приговоренными к смерти христианами. Этот гладиатор был здоровенный как Голиаф, и убивал христиан как детей, сбрасывая их с помоста на копья воинов внизу. Нестор одолел врага и был казнен расстроенным императором.

— А ты что, в Несторы собрался? — сказал Папа насмешливо. — Ты ж волшебником хотел стать! Ты уж выбирай — или святым, или колдуном.

В Несторы Митька не собирался, но ему необходимо было стать более-менее непобедимым. Как обещал тренер. Раз непобедимость сидит во мне самом, думал Митька, то надобно ее извлечь. И усердно бегал, прыгал, выполнял таолу.

Но быстро понял, что в его ситуации это бесполезно: чтобы выйти из положения, надо было научиться оставиться непобедимым в схватке с бандой великовозрастных хулиганов. А пока до такого мастерства дорастешь, станешь седым старичком, вроде тех мастеров ушу, чьи фотографии висели на стенах спортзала.

Все чаще он ловил себя на трусливом желании прокрасться незаметно; в конце концов и начал красться по родному городу. А это было уже совсем плохо: получалось, что он во власти Серого не только в краткие минуты разбойного нападения, но во всякое время, если не дома. Оставалось только признать власть атамана и предаться окончательно на его великодушие — а у сказочных разбойников все же есть великодушие. Надежда на лучшее в душе Митьки начала погибать.