– И обжарь еще несколько бананов, Мико! – добавила она, дождалась вялого кивка пытающегося раздуть уголь мужичка и опять повернулась ко мне, уже держа в руке бутылку: – Бананы с меня – бесплатно.

– С чего такая доброта? – поинтересовался я, принимая от нее полную до краев стопку.

Стаканчик древний, пластиковый, помутневший от минувших веков и ветров. Точно такой же, как изрезанное морщинами лицо хозяйки кантины – хотя она не так уж и стара, ей вряд ли больше сорока, но явно повидала немало всякого за жизнь. И сомневаюсь, что она все эти годы простояла за стойкой окраинной забегаловки на крыше утонувшей многоэтажки.

– Доброта? – она презрительно фыркнула и рассмеялась. – Нет никакой доброты. Но чем больше ты ешь – тем больше ты пьешь и тем дольше не отрубишься. Так я получу больше денег.

– А если я отдал последние монеты? – я задумчиво прищурился, беззастенчиво изучая ее почти нагое крепкое тело.

– Тогда жареных бананов больше не будет, – она прищурилась в ответ, столь же открыто рассматривая меня. – Откуда у тебя такие мышцы, хомбре?

– А у тебя? О твой пресс морковку натирать можно…

– Как сказал мой бывший, о мой пресс хер сломать можно.

– Настолько крепкий?

– Настолько бугристый.

– И что ты?

– Сломала ему хер.

– Прессом?

– Пинком.

– Разумный выбор, – кивнул я и опрокинул в рот стопку.

Самогон действительно оказался хорошим. Но хуже чем у Мумнбы. Вспомнив о старом рыбаке, я вспомнил и о его бескорыстном щедром даре. О том самом свертке, что я предпочел не отдавать. Засунув руку в стоящий между ногами рюкзак, я нащупал тряпичный сверток, вытащил из него одну сигару и повертел башкой по сторонам:

– Уголек есть горящий?

Наклонившись вперед, она оперлась локтями о стойку:

– Еще сигары есть, амиго?

– А что?

– Давно не курила хороших. Я тебе две стопки – ты мне сигару.

– Пять стопок, – усмехнулся я. – А я тебе сигару.

Смерив меня оценивающим взглядом, она коротко кивнула:

– Акуэрдо, амиго. Но сигару вперед.

Я протянул требуемое.

– Я Трэдда.

– Оди, – и снова я не стал переиначивать или менять свое имя. И снова хрен поймешь, почему я решил так поступить. – Выпьешь со мной, Трэдда? Пока твой сонный Мико пытается раздуть жаровню…

– Он не мой, – улыбнулась она, наливая нам по стопке. – Выпьем, амиго. Эй, Мико! Давай живее, ящерица сонная!

– Моя голова… – жалобно проблеял истекающий потом мужичок.

– А нехер было так много пить! Давай живее!

Принудив его пошевеливаться, она переключилась на общий длинный стол, быстро заставив троих посетителей свалить, еще двоих – докупить выпивки и вчерашней похлебки, после чего наши стопки наконец соприкоснулись:

– Пусть эта клятая жара сдохнет! – предложила она тост. – Чтобы бабы не потели и хотели, а у мужиков стояло и не падало! Мико! Притащи мне клещами уголек из жаровни!

Мы выпили. Опуская стопку, я задумчиво проследил взглядом, как капли пота стекают от ее скрывающей грудь повязки по идеальным мышцам живота, и спросил:

– А что не так с потеющими женщинами?

Перехватив мускулистой рукой старые клещи, она энергично раскурила свою сигару от зажатого в них угля, не сводя при этом с меня взгляда, и, протягивая инструмент мне, склонила голову на плечо:

– Да все так. Еще по одной, амиго?

– Еще по одной – кивнул я, перехватывая клещи поверх ее ладони.

Сжав пальцы, я притянул инструмент к себе, неспешно раскурил сигару и только тогда разжал хватку, не обратив внимания на пару ее безуспешных попыток вырвать руку.

– А ты крепкий мужик, Оди, – заметила она. – Воевал?

– Бывало.

– На берегу бывал?

– Бывало.

– Убивал?

– Случалось.

– Мико…

– Да, сеньора?

– Забери клещи и пошел отсюда.

– Да, сеньора! Но моя голова…

– Возьми вон ту бутылку. Но чтобы мясо было здесь еще до того, как тебе полегчает. Понял?

– Да я мигом! – Мико аж воспылал и, с трудом сдерживая вонючую икоту, схватил крайнюю бутылку. – Я мигом! Да я…

– Пошел уже! – рыкнула Трэдда, опять наклоняя бутылку над опустевшими стопками…

Не без труда высвободившись из пут теплого женского тела, я бесшумно встал, собрался и ушел с рассветом. Опуская за собой входную плетеную штору, я знал, что Трэдда проснулась и смотрит мне вслед, но оборачиваться не стал. Это был хороший вечер, переросший в охрененную долгую ночь. И на этом все. Мы оба знали, что больше никогда не увидим друг друга. Так ни к чему и устраивать долгие прощания полными сожалениями взглядами – эта слюнявая комедия не про нас.

Спустившись по зигзагами идущим по стене пандусам к воде, я махнул рукой, и одна из маломестных лодчонок тут же сменила курс, направившись ко мне, а ее владелец тыкал в небо двумя пальцами, показывая стоимость поездки в сторону центра. Кивком я подтвердил платежеспособность и стал ждать, неспешно прокручивая в голове всю массу полученной вчера от Трэдды информации, серьезно так расширившей мои познания о здешних местах и делах.

Да… как и ожидалось – без быстрого, надежного водного транспорта не обойтись. И я знал, как его раздобыть…

Глава третья

Длинная узкая лодка подхватила меня от окраинного здания и, преодолев не больше километра, доставила к низкому округлому борту плоскодонной деревянной баржи. Расплатившись, я легко поднялся по свисающей с бортов старой веревочной сети, вложил в задубелую черную ладонь встретившего меня огромного детины еще одну монету и, поймав нужное направление благодаря его небрежному взмаху, двинулся к носу, где находилось укрытие от солнца. Еще раннее утро, огненный шар едва успел приподнять тушу из океана, но от него уже веет иссушающим жаром, так что в тенек я спрятался охотно. Усевшись на одну из длинных лавок, я огляделся, дополняя уже известное из вчерашних разговоров собственными глазами.

Такие баржи, длиной от двадцати до двадцати пяти метров, являлись главным грузовым и пассажирским транспортом выросшей на руинах Церры и заодно ее главной гордостью, хотя деревянные суденышки выглядели максимально обыденно. Округлые нос и корма, шириной метров в восемь, неповоротливые, слишком длинные для руин, они могли двигаться только по здешним главным затопленным улицам, но и этого вполне хватало, чтобы доставить пассажиров и грузы куда надо, хотя и в очень неспешном темпе.

В движение баржи приводились самыми различными движителями, часто дополняющими друг друга по причине маломощности. Электрические и двигатели внутреннего сгорания, весла, шесты – годилось все. Но чаще всего, по словам немало походившей на них Трэдды, все это работало настолько хреново, что почти не использовалось. Но баржи продолжали ходить по воде Церры – благодаря системе веревок и лебедок. Система имела свое длинное пафосное название – и мне его сказали, но я не стал даже пытаться запомнить.

Все было просто: на зданиях стояли барабаны огромных лебедок, их крутили вручную или иными приспособлениями, а наматывающиеся на них толстенные канаты тащили по воде баржи. Сервис был платным, принадлежал создавшим его здешним правящим родам, но стоимость была невелика – в общем, тот редкий случай, когда все были довольны.

Я бы даже интересоваться всем этим не стал, если бы не небольшое, но важное «но» – этот транспорт существовал с дозволения одной из Систем, одной из Матерей, Владык – или как там еще аборигены и гоблины с пугливым придыханием называют разумные машины.

А я-то все удивлялся, почему так долго не пахнет машинной смазкой и почему со стен не льется серая слизь. А вот и оно. Трэдда рассказала многое про Церру – а ничего другого она и не знала, прожив жизнь в этих руинах и пролив ради них немало литров крови и пота. Она жила жизнью солдата с рождения, появившись на свет в цитадели рода Браво Бланко, где на стенах реют белые стяги с красным ромбом и цифрой 1 внутри. Флаги столь же гордые, как и сам боевой род. Ее тренировали с рождения. Она прошла десятки сражений и не задавала вопросов, но после последнего, потеряв напарника и мужа по совместительству, стала свидетелем того, как результаты их победы были отданы обратно проигравшим во время попойки младших донов. После этого она решила уйти. И ушла. Отложенных сбережений хватило, чтобы выкупить еще крепкое здание на окраине и открыть дешевую уличную обжираловку, а благодаря солдатскому прошлому по здешним законам она получила освобождения от налогов на пять следующих лет. Больше ей ничего и не предложили. За время службы она увидела и услышала слишком многое, довольно быстро перестав быть наивным солнечным аборигеном.