Покорно склонив голову, как лошадка, готовая к упряжке, Салли позволила повесить на себя табличку с буквой Т.

— А знаешь, почему ты Т? — закричал Кенни, пританцовывая от радости. — Потому что от тебя пахнет, как от туалета, вот поче...

— Замолчал, — резко осадила его миссис Данкин. — Через минуту и на тебе будет такая же табличка.

Было видно, что Кенни ей нравился не больше, чем Салли.

Другая мама, держа в руках кучу блестящих тесемок, обошла Салли, критически ее осматривая. Женщина взяла в руку прядь темных волос девочки, коротко остриженных на затылке.

— Не понимаю, почему на эту роль не взяли девочку с длинными волосами? — проворчала она. — Можно было бы вплести в них тесьму, если бы они были хоть немного длиннее.

— Салли, а зачем тебе вдруг захотелось коротко постричься? — мягко поинтересовалась миссис Данкин.

Щеки Салли вспыхнули.

— Мама не разрешает мне отращивать длинные волосы, пока я сама не научусь за ними ухаживать, — ответила она. — Она говорит, что длинные волосы у маленьких девочек — это вульгарно.

Миссис Данкин обменялась с другой женщиной неодобрительным взглядом, и Салли внезапно вспомнила: у Тэмми Данкин волосы были чуть ли не до пояса. Но ведь мама и вправду так говорила. К тому же короткие волосы — это знак того, что ты отрекаешься от мирских соблазнов.

Миссис Данкин кашлянула и, взяв в руки тонкую ленту золотистой тесьмы, стала неторопливо обвивать ее вокруг головы Салли.

— А твоя мама придет сегодня? — небрежно спросила она.

Тесьма уколола лоб Салли.

— Нет, мэм, — ответила она.

Миссис Данкин приподняла нарисованные брови, изображая неподдельное удивление.

— Ох, как жаль... И почему же?

— Она уехала из города, — проговорила Салли и почувствовала, как слезы подступают к горлу.

— Кэрол, по-твоему, это недостаточно празднично? — вмешалась другая женщина, выходя из-за спины Салли и окидывая ее взглядом, полным сомнений. — Она как будто нарядилась ангелом.

Наступила неловкая пауза, во время которой все безмолвно разглядывали Салли, а потом вдруг раздался высокий визгливый голос Кенни.

— Где мой костюм, где мой костюм? — закричал он, подпрыгивая на месте от нетерпения.

Миссис Данкин резко повернулась к нему и рявкнула.

— Ты можешь хоть минуту постоять спокойно?!

Но Кенни, казалось, ее не слышал.

— У меня есть омела! — запел он, держа над головой Салли веточку омелы, которую оторвал от своего костюма. — Видишь? Это значит, что мы должны поцеловаться, — объявил он, приближая к ней свое лицо.

На его губах размазалась ярко-красная полоса от рождественского пунша. Салли, едва сдерживая отвращение, отвернулась.

Рождественские буквы, шумные и нетерпеливые, ждали в коридоре у дверей столовой под неусыпным взором матерей. Они должны были выйти на сцену сразу после эльфов Санты. Салли уже слышала, как они поют свою глупую песенку, а миссис Миллс по привычке сбивалась, путая ноты на пианино.

Кенни ткнул Салли локтем в бок.

— Захочу — побью тебя прямо здесь.

Салли даже не взглянула на него. У нее разболелся живот, а свет ламп резал глаза. “Колокольный звон” сменился песенкой эльфов “Я видел, как мама целовала Санту”. Святой смысл Рождества был безнадежно утрачен в пошлой, бездушной кутерьме, но каким-то образом Господь позволял этому фарсу продолжаться.

— Чего это ты на таксофон пялишься? — не унимался Кенни. — Думаешь, твой парень тебе позвонит?

“Господь погасит свет нечестивых; Он изгонит всякую скверну”.

— А кто твой парень? — Кенни наклонился поближе. — Спорим, он дебил.

С замиранием сердца Салли услышала, как миссис Миллс выдала последние неуклюжие аккорды, и мамы в столовой дружно захлопали.

— Я знаю одного дурачка, — с явным удовольствием продолжал Кенни. — Его зовут Том Биббетт. Все время таскается с булавкой и делает вид, что ставит всем уколы. Он вроде как мой двоюродный брат.

— Тише, — одернула его одна из мам, которая шла сзади. — Встали все друг за другом!

Кенни выждал, пока она пройдет, и продолжал:

— Каждый день Том Биббетт ездит в Тьюпело, в дом для умственно отсталых. Наверное, он и твоего парня там знает.

Одна из матерей, стоявшая во главе колонны, обернулась.

— Кто это там еще болтает?

— Кенни, — протянули одновременно Розмари Митчелл и Фрэнки Детвейлер, устало и без энтузиазма.

— Ну так скажите ему, чтобы замолчал. — Она распахнула дверь столовой, и в коридор хлынул свет. — Иди, — шепнула она мальчику с буквой Р и слегка его подтолкнула.

Салли едва различала что-то перед собой, кроме нескольких пухлых сияющих лиц в первом ряду. Зал накрыла волна аплодисментов. То тут, то там сверкали фотовспышки. Кто-то с кинокамерой, сильно пригнувшись, шел по проходу спиной вперед. Затем аплодисменты стихли, и в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом программок и жужжанием кинокамеры.

— Р — это рогалик, — неуверенно начал мальчик. Он был в группе тех, кому чтение давалось тяжело.

— ...помогут, — прозвучал чей-то голос у сцены.

— Помогут, — облегченно повторил Р.

Не дождавшись, пока стихнут аплодисменты, девочка с буквой О торопливо начала свое четверостишие, тараторя слова с такой скоростью, чтобы все увидели, как хорошо она их выучила:

Теперь настала очередь Тэмми Данкин. Она кокетливо склонила голову набок и широко распахнула глаза:

— Ж — это животное “северный олень”, — пропела она тонким, наивным голоском. Неужели она думала, что никто не заметит ее притворства?

— Ах, какая прелесть! — хором отозвались мамы, хлопая в ладоши так, словно Тэмми только что сотворила нечто гениальное. Они купились на ее сладкий голосок и крошечный рост, ведь она была самой маленькой девочкой в классе. Тэмми хихикнула и, к отвращению Салли, сделала реверанс. Тэмми походила на тех ослушавшихся “детей Израилевых” — прекрасно знала, как надо себя вести, но с удовольствием нарушала правила, лишь бы ее похвалили.

Все замелькало слишком быстро, гораздо быстрее, чем Салли себе представляла. Ей почему-то казалось, что вечер растянется на несколько часов. Через несколько мгновений очередь дойдет до нее. Глаза затуманились слезами, все перед ней превратилось в мутное пятно света.

— Д — это декабрьская сосулька, — протянул Фрэнки Детвейлер, тоже явно стараясь выглядеть милым.

Внезапно дверь столовой распахнулась, с грохотом ударившись о стену.

Салли вздрогнула и подняла голову. Испуганные мамы, как по команде, вытянули шеи, пытаясь понять, что происходит. Миссис Миллс вскочила со своего места за пианино и в сильном волнении поспешила к двери.

Мамы зашептались.

— Эй, — сказал Фрэнки.

У двери можно было расслышать сбивчивый голос миссис Миллс:

— Прошу прощения, сэр, у нас сейчас идет небольшой спектакль, не могли бы вы...

— Прочь с дороги!

Миссис Миллс попятилась, ее глаза, как у обезумевшего зверька, метались из стороны в сторону, и в зале, где только что перешептывались матери, повисла тишина.

Это был мужчина в засаленной футболке, ковбойских сапогах и потрепанных джинсах. Огромный, небритый, с налитыми кровью глазами. На его предплечьях извивались иссиня-черные татуировки. В руке он сжимал бутылку виски. Пошатываясь, он добрался до авансцены и остановился в свете прожектора, моргая и заслоняя глаза рукой.