Санчу окружала положенная ей как принцессе свита: алебардщики и конюшие, придворные кавалеры и дамы, а рядом с нею ехал ее супруг Гоффредо.

Лукреции было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Гоффредо хоть и подрос, но по-прежнему оставался ребенком. Публика могла любоваться его хорошеньким личиком и медными кудрями, но внимание ее было обращено к женщине, которая ехала рядом с ним.

Санча, дабы напомнить всем о своем испанском происхождении, оделась в черное, в черное же нарядили и Гоффредо. Однако платье ее, с чрезмерно пышными рукавами, было украшено тяжелой вышивкой, иссиня-черные волосы, так разительно контрастировавшие с ярко-голубыми глазами, были рассыпаны по плечам.

И рядом с элегантностью черного испанского наряда зеленое с золотом платье показалось чуть ли не детским.

Черные брови Санчи, согласно моде, были выщипаны, но не полностью, лицо – накрашено, и в толпе начали шептаться, что она выглядит старше своих девятнадцати лет.

Держалась она чопорно, как истинная королева, однако мелькало в ее глазах то самое обещание – обещание удовольствий, которые она с охотой дарует каждому мало-мальски ладному на вид мужчине.

Лукреция подъехала к брату и невестке, и они обменялись приветствиями, показавшимися всем окружающим вполне любезными и теплыми.

Затем они бок о бок направились к Ватикану.

– Я рада, что мы наконец встретились, – заявила Санча.

– Я тоже рада, – ответила Лукреция.

– Я уверена, что мы подружимся.

– Это мое самое сильное желание.

– Я давно мечтала познакомиться с членами моей новой семьи.

– Особенно с Чезаре, – вмешался Гоффредо. – Санча без конца расспрашивала меня о нашем брате.

– Он горит нетерпением: вести о вас достигли и Рима. Будь они с Лукрецией наедине, Санча просто расхохоталась бы в ответ, но сейчас она вынуждена была сказать:

– И я много слыхала о вас, сестрица. Какие прекрасные у вас волосы!

– То же я должна сказать и о ваших волосах.

– Но я никогда не видела таких золотистых волос!

– Теперь вы часто будете их видеть: женщины Рима завели моду носить золотые парики.

– Наверное, это в вашу честь, сестрица.

– Большинство из этих женщин – куртизанки.

– Красота – их ремесло, и неудивительно, что они стремятся походить на вас.

Лукреция слегка улыбнулась: эта женщина начала вызывать в ней нечто вроде уважения. Она не слышала разговоров в толпе.

– Мадонна Лукреция не потерпит в Ватикане соперницу, – говорили одни.

– И какую соперницу! – отвечали другие.

Александр не мог дождаться, пока кардиналы закончат требуемые этикетом приветствия. Он перешел в комнату, из которой открывался вид на площадь, и нетерпеливо выглядывал из окна: он жаждал как можно скорее увидеть эту женщину, о которой говорили как о самой красивой в Италии и которая была вольна, как куртизанка.

И вот наконец он увидел ее во главе процессии и рядом с нею свою дочь: женщина с волосами цвета воронова крыла и женщина с волосами цвета золота, и это зрелище восхитило его. Какой контраст! И как прекрасны они обе!

Пора поспешить на свое место, туда, откуда он должен приветствовать сноху. Ему не терпелось заключить в свои объятия это прелестное создание.

Он стоял под золотым балдахином, на котором была изображена история египетского бога Изиса, за спиной его столпились кардиналы, и Александр понимал всю значимость это-то момента: ему очень нравились все торжества и церемонии, в которых он представал истинным отцом церкви, он любил жизнь и все приятнейшие минуты, которые она может подарить. Он был человеком счастливым, особенно счастливым в такие мгновения.

К нему приближалась черноволосая красавица, глаза ее были опущены долу, но все равно он видел, какая смелая это женщина. Она прекрасно понимала, насколько желанна, сознавала, насколько сильно ее воздействие на мужчин, в особенности таких, как Александр, известный ценитель женского пола.

Он был взволнован не меньше, чем она, не меньше, чем малыш Гоффредо, склонившийся, чтобы поцеловать ему туфлю.

Она отступила, и вперед вышли ее придворные дамы – все восхитительные, все достойные хозяйки. Он по очереди разглядывал дам и чувствовал, что радость его растет.

Все заняли отведенные им этикетом места. Гоффредо стоял рядом с Чезаре, который внимательно изучал жену младшего братишки. На ступеньках папского трона, преклонив колени на красные бархатные подушечки, расположились Лукреция и Санча.

Вот это миг! И Александр с нетерпением ждал конца торжественной церемонии, чтобы наконец по-свойски поболтать со снохой, развеселить ее, дать ей понять, что, несмотря на то, что он ее свекр и отец церкви, он тоже мужчина во плоти и крови и может предложить ей куда больше радостей, чем все ее предыдущие возлюбленные.

Один из кардиналов повернулся к своему коллеге и прошептал:

– Оба они, и отец и сын, положили глаз на свою новую родственницу.

А второй кардинал ответил:

– От жены Гоффредо никто глаз отвести не может. На что первый кардинал заметил:

– Помяните мое слово: мадонна Санча принесет Ватикану немало хлопот…

Санча со своими тремя служанками-подружками явилась в апартаменты Лукреции.

Лукреция немало удивилась вторжению: наступил Троицын день, в соборе была назначена служба, и Лукреция как раз готовилась к этому событию.

Санча сразу же начала нарушать все правила: Лукреция поняла, что она намерена вести себя в Риме так же, как и в весьма вольном в этом отношении неаполитанском дворце.

Хотя Санча была, как обычно, одета в черное, вид ее не отличался скромностью: по особому блеску синих глаз золовки Лукреция предположила, что та лелеет какие-то планы.

– Как поживает моя дорогая сестричка? – осведомилась Санча. – Готовится к церемонии? Мне сказали, что сегодня мы будем слушать прелата из Испании, – она поморщилась. – Испанские прелаты такие набожные и усердные и потому частенько затягивают службу.

– Но мы обязаны присутствовать, – пояснила Лукреция. – Прибудут мой отец и все знаменитости папского двора. Это очень важное событие, и…

– О да, да… Мы обязаны.

Санча обняла Лукрецию за плечи и подвела к зеркалу.

– Но по моему виду не скажешь, что я собралась присутствовать на торжественной церемонии, не так ли? А если повнимательнее поглядеть на тебя, то и о тебе этого не скажешь. Ах, Лукреция, какой невинной кажешься ты, с этими твоими голубыми глазками и золотистыми волосами… Но так ли ты невинна? А, Лукреция?

– Невинна в чем? – переспросила Лукреция.

– О, в жизни вообще… О, Лукреция, я понимаю, что в этой миленькой головке мелькают мысли, о которых ты предпочитаешь никому не рассказывать. Я права? Ну почему ты так удивилась… Женщина, столь прекрасная, как ты, не может быть далека от всего того, что делает жизнь интересной.

– Боюсь, что я не совсем понимаю…

– Да неужели же ты до сих пор такое дитя? А что Чезаре? Будет ли на службе и он? Знаешь, сестрица, я мечтаю поговорить наедине с каждым из вас, вот так, как говорю сейчас с тобой.

– Нам предстоит множество различных церемоний, – Лукреция была шокирована поведением Санчи – та говорила вещи, которые лучше бы вслух не произносить.

– Ну конечно, позже я поближе познакомлюсь со всеми вами, я в этом не сомневаюсь. Между прочим, Чезаре совсем не такой, каким я его себе представляла. Да, он хорош собою, слухи не лгут, но есть в нем какая-то печаль, чувствуется, что он грустит из-за чего-то.

– Он хотел бы быть воином, а не священником.

– Понимаю, понимаю. Он не по своей охоте надел рясу. Лукреция бросила на Санчу странный взгляд и приказала служанкам:

– Достаточно. Оставьте нас теперь.

И снова взглянула на Санчу, надеясь, что та отпустит и своих женщин.

– Они – мои подружки, – объявила Санча. – И, надеюсь, станут и твоими подругами. Они восхищаются тобой. Не правда ли? – осведомилась она у троицы.

– Мы сошлись во мнении, что мадонна Лукреция довольно хорошенькая, – ответила Лойзелла.