Как бы то ни было, революционный трибунал, при многих неправильностях, все-таки далек от настроения чрезвычаек.
‹1›7-29 апреля
[28]
Арестован был[29] Серг‹ей› Георг‹иевич› Семенченко. За что? — «Был кадет. Был городским головой (по выбору!) при Раде. При гетмане…» Этого, конечно, недостаточно. Выступила на сцену все та же «контрибуция», на этот раз уже совершенно фантастическая. Семенченко никогда не смотрел на имение как на источник дохода (его профессия — адвокатура). Арендные договоры в Федоровке — прямо невыгодны для помещика, что установлено единогласно приговором крестьянского схода. Один из федоровцев приехал к Семенченку с какими-то предпраздничными подарками и, узнав, что он арестован, тотчас же поехал обратно и на следующий день вернулся с приговором (который я целиком привожу в конце этой книжки[30]). Кончается этот любопытный документ так: «Выражая свое глубокое огорчение по поводу ареста С. Г., сход П‹олтавско›го сельского федоровского общества… единогласно постановил: просить полтавскую чрезвычайную следственную комиссию… освободить из-под ареста С. Г., и в случае надобности мы готовы поручиться своими головами (sic!) и имуществом, что С. Г. никогда не угнетал народ и такой кары, как заключение в тюрьму… не только не заслуживает, а, наоборот, нам горько сознавать, что все это случилось с ним, всегда принимавшим наши интересы близко к сердцу. В чем подписываемся» (следует 46 подписей и скрепа: председатель Федоровского исполкома и секретарь).
В страстную субботу Семенченко отпущен. Этому значительно помог Хейфец. Он пришел к Прасковье Семеновне, чтобы сообщить ей (она ему говорила о Семенченке), что при нем послан ордер в тюрьму. Я пошел сообщить об этом Семенченкам и застал С. Г. уже дома. В семье большая радость.
Приходится задним числом отметить несколько событий. Время было тревожное. Мне пришлось хлопотать и кроме того участвовать в нескольких заседаниях по делам «Лиги спасения детей». По-видимому, по нашему примеру, большевистским правительством образован «Совет защиты детей», и наша Лига, понятно, поглощается этим правительственным учреждением. В нашем (небольшом) собрании решено, пока можно, работать вместе, сохраняя возможную самостоятельность. В заседании вновь образованного Совета в первый раз все шло довольно гладко. Но в одном из следующих заседаний некто Немирицкий произнес речь, которую можно бы назвать образцом «революционного доноса». Он встал с нашим уставом в руках и с ужимочками и киваниями стал разбирать его. Начал с заглавия: общество, называемое (с ударением) «Лига спасения детей». Потом, несколько раз подчеркнув слово «называемое», перешел к дальнейшему. В первых параграфах раза 2 еще упоминается о спасении детей. Дальше говорится уже просто «общество» — «в интересах общества». «О детях — ни слова, так что неизвестно, о каких целях общества идет речь. Может быть, это защита детей, а может, защита капиталов, так как дальше говорится, что общество имеет право владеть капиталами и недвижимым имуществом. Конечно, Лига находится под почетным председательством уважаемого В. Г. Короленко. Но мы знаем, что в прежнее время нечистые делишки разных филантропических учреждений скрывались за именами великих князей и княгинь». Собственность, особенно недвижимая, уничтожена в советской России, а тут — право владеть домами.
Большая часть слушателей выражала во время этой речи негодование. Кричали: довольно, довольно! Но были и такие, которые, очевидно, считали речь серьезной. Ялинич, рабочий, представитель губнарпрода (губернского совета продовольствия›) и еще делегат от орловского училищного совета, приехавший, чтобы устроить орловскую детскую колонию.
В прежнее время мне ничего не стоило бы шутя опровергнуть эту гнусную галиматью. Теперь это тоже было нетрудно, но я говорил страстно, а не в юмористическом тоне. Совершенно понятно, почему, назвав несколько раз «Лигу спасения детей», устав дальше сокращает название, рассчитывая на элементарную догадливость всякого читателя. В обществе, посвященном защите детей, речь идет о защите детей, а не о защите капиталов. Устав утвержден при прежнем порядке, когда собственность на дома еще упразднена не была, и потому всякий устав этого рода должен был предусматривать право владения недвижимой собственностью и капиталами на случай пожертвования. И т. д. Все это до такой степени элементарно, что для заподозриваний не остается, казалось бы, места, и мне странно, что приходится разъяснять такие вещи. Во всяком случае, для таких намеков, какие сделаны в речи Немирицкого, нужно иметь другие данные, кроме таких.
В конце концов Немирицкий при голосовании резолюции о «контроле» (он предлагал полный контроль над всеми действиями Лиги, мы стояли за контроль только над теми заданиями, какие мы возьмемся исполнять по инициативе и на средства Совета, сохраняя в остальном полную самостоятельность), — Немирицкий остался в одиночестве. Орловец, который подлаживался и поддакивал Немирицкому, — воздержался. Ялинич понял нелепость нападения и перешел на нашу сторону.
При возвращении домой со мной увязался этот орловец и стал изливаться в довольно противных комплиментах мне, как писателю. А затем, когда доктора нашли у меня острое усиление болезни и я не пошел на следующее заседание (это, конечно, было не вследствие одной этой гнусной речи), то от Совета мне послали привет и пожелание выздоровления. В числе депутатов пришел и… Немирицкий. При этом он говорил, что… «сам он не коммунист». Мне было противно, и я не воздержался от выражения удивления: «Мне кажется, что вы сами не могли не понимать таких простых вещей».
Затем новый арест Сподина (еще 20 марта). Потом его отпустили, но после Пасхи 23 апреля — арестовали в третий раз. Существует предположение, что на этот раз бедняга платится за меня: чрезвычайка мстит за мое вмешательство в серию расстрелов. Не думаю, но… возможно и это. Я опять ходил в разные места, между прочим к Сем‹ену› Влад‹имировичу› Биванову. Это представитель комиссара юстиции Хмельницкого, человек молодой, лет 30-ти, бывший прис‹яжный› поверенный, приехавший из Киева с полномочиями по части юстиции. Человек вполне интеллигентный и, по-видимому, порядочный. Он, инструктор Тома и член исполкома Кирик настроены на правовой лад и хотят ограничения чрезвычайки. Дело трудное, и чувствуется больше интеллигентщина, чем крепкая бытовая основа. Биванов был секретарем Леонида Андреева, по-видимому, немного модернист и состоит в партии коммунистов. Намерения самые хорошие.
Когда я пришел в здание бывшего окружного суда, где помещается рев‹олюционный› трибунал и юридический отдел при исполкоме, то заместитель председателя Левин (недавний деятельный член чрезвычайки, как и другое должностное лицо при трибунале — Сметанич) выслал ко мне молодого человека сказать, что он, если мне нужно, к моим услугам. Я зашел раньше к Биванову, и он пригласил Левина. Тот заявил категорически, что он знает дело Сподина, что Сподин отпущен потому, что ничего особенного за ним не оказалось, что третий арест, вероятно, объясняется недоразумением: новый следователь, вероятно, не знал о прежних арестах. Затем взялся переговорить по телефону со Сметаничем и, придя опять, заявил определенно, что Сподин сегодня же будет выпущен на свободу.
И все оказалось неправда. Сподин не выпушен, и выпускать не хотят. Он будто бы не «арестован в третий раз», а только отпускался на праздники домой и теперь опять взят из «отпуска». У них есть новые данные и т. д. И опять поговаривают о предстоящих расстрелах.
Опять я хожу, разговариваю, узнаю… Прошу отпустить Сподина на поруки. Удивляюсь: если человека можно было отпустить без всяких порук на праздник, — почему нельзя отпустить до суда на поруки (мне). Говорю со Сметаничем. Он отрицает разговор с Левиным. Левин просто говорил с чрезвычайкой и, очевидно, никаких обещаний не получал. Зачем нужно было Левину все это извращение истины — не понимаю. Может быть, заигрывал в тон Биванову[31]. Сметанич говорит, что дело ведет следователь Таран, который (предупреждает меня) — «настоящий кремень».
