Особенно интересный реквизитор-претендент явился затем вчера. Он заявил, что, едучи в Полтаву, он мечтал получить «аудиенцию» у писателя Короленко. И вот теперь такое счастие!.. Он будет жить у писателя Короленко. Соня и Наташа заявляют, что на днях (после взятия Одессы 6 числа) мы ждем Авд‹отью› Сем‹еновну›, мою жену, а их мать, и еще одну жилицу, жившую у нас до отъезда в Крым, где они обе застряли, и что таким образом квартира уплотнению не подлежит.
— Беги скорей в комиссию, — говорит спутник моего своеобразного почитателя. Тот уходит и скоро является с ордером и вещами. Соня берет ордер, идет к Загарову и возвращается с бумагой: ордер отменяется. Мой почитатель приходит, узнает об этом, лицо его меняется.
— Это вы взяли на себя ответственность? — спрашивает он злобно.
— Ответственность взял тот, кто отменил ордер.
— Ну, это мы еще посмотрим. Вам придется иметь дело с учреждением. (На этом слове натиск. По-видимому, учреждение — чрезвычайка.) Уходит взбешенный.
Интересно, что фамилия этого «товарища»… Дунайский! Так же звали убийцу бедняги Ластовченка, являвшегося после вместе с Швиденком, таинственным персонажем, о котором приходилось и читать и писать в газетах. Они появлялись при разных переменах, Швиденко был уличен, арестован, бежал и все-таки опять появлялся. А за ним, на заднем плане появлялась зловещая фигура Дунайского. Теперь, по-видимому, под эгидой чрезвычайки эта мрачная фигура пытается проникнуть в мою квартиру…
А Одесса, очевидно, взята. Большевизм укрепляется. Теперь это в военном отношении самая сильная партия, и России, очевидно, суждено пережить внутренний кризис под флагом большевистского правительства. Оно есть существующий факт. Теперь ему противустоит только какой-то загадочный для меня сибирский Колчак, бывший адмирал; что противупоставляет он заманчивым для масс лозунгам большевизма — я не знаю. Знаю пока, что он расстрелял несколько меньшевиков, в том числе бывшего нашего сотрудника по «Р‹усскому› богатству» — Майского10.
13 апреля
С утра пришли 4 женщины из Васильцовской волости. Матери и жены арестованных чрезвычайкой хлеборобов с Ковжижеских хуторов (8 человек, из них 7 Яценков и один Панченко). Прошли бедняги 40 верст пешком. Старушка горько плачет: сыновья пропали где-то без вести: один пропал давно, другой был в плену. Теперь старика отца тоже взяли и держат. 2-х Яценков отпустили, когда было доказано, что они только что вернулись из плена. Начинаются полевые работы. Семьям грозит нищета… И едва ли мы можем помочь. Арестованы просто каким-то красноармейским дивизионом. Так составлено и постановление: «Мы, красноармейцы 1-го кавалерийского дивизиона, постановили арестовать таких-то…» Было это больше двух месяцев назад.
17 марта приходил с двумя женщинами Вас. Вас. Погребный, очень приятный молодой человек лет 25. Говорит разумно и исключительно по-украински. Этот молодой человек сделал большую глупость: в театре (теперь там бывает много демократической публики) встретил кого-то из чрезвычайки и, говорят, предложил за освобождение Яценков взятку тысячу рублей. Для начала дал 400. Тот взял и предложил написать, что деньги даются за то-то. Тот согласился. Говорят, спьяну. Теперь сидит в тюрьме. Новое дело из ничего[26]. Вчера приехала из Одессы дочь Суворова. Выехала еще до занятия Одессы большевиками. Ехала 18 дней окольными путями. Привезла письмо Дуни.
Арестован учитель Проценко. Был в театре на митинге. Выслушав какого-то оратора-коммуниста, непочтительно отозвался об его речи: «чепуха». Теперь, вероятно, лучше оценит ораторские силы коммуниста, посидев в тюрьме. Впрочем, скоро выпустили. Характерно, однако, что все-таки арестовали!
14 апреля
Вчера приходили ко мне: Тома, Кирик и Хейфец, деятельные члены трибунала. Они слышали, что я хочу поговорить с ними об этом суде и о защите на нем, и, зная, что я болен, пришли ко мне сами. Я поблагодарил за внимание, и мы поговорили по возможности обо всем. Очень осуждают расстрелы без суда. Исполнительный комитет, от которого это было сделано тайно, предписал прекратить и только, по-видимому, благодаря этому расстрелы не продолжались. Чувствую, что хоть в этом отношении что-нибудь сделано. Раковский[27] тоже предписал прекратить бессудные расстрелы, и теперь до трибунала их не будет, кроме случаев бандитизма, если застигнуты с поличным. Я указываю, конечно, что и в этом случае лучше хоть скорый суд. Важно, чтобы и тут не было злоупотреблений и неправильных приговоров, но… чувствую, что настаивать теперь на отмене смертной казни и для этих зверей, режущих даже детей и насилующих жертвы перед тем, как зарезать, — невозможно. Это уместно лишь тогда, когда общество спокойно и законы имеют силу. Теперь открытая война с бандитизмом, и отпустить такого зверя, — а они теперь то и дело бегают из тюрем, — значило бы обречь еще несколько семей на смерть.
Тома — солидный артист. Хейфец тоже б‹ывший› прис‹яжный› поверенный. Кирик — не знаю кто по прежней профессии. Впечатление производит недурное. Уверяют, что трибунал будет организован рационально, защита обеспечена. Признают, что чрезвычайки почти всюду страшно злоупотребляют властью и т. д. Я не вполне уяснил себе, что привело их на большевистскую службу, но вижу, что если это результат «соглашения» с юридическими началами, то их участие, кажется, будет полезно.
15 апреля
Получил телеграмму из Москвы: Мельгунов опять арестован…11 Кроме того, пишет Белоконский12: в первый раз будто бы он был освобожден по моему письму Раковскому. Это неверно. Я действительно Раковскому писал13, но освободили его ранее получения моего письма. Многое приписывается мне «несодеянное». Я все-таки Раковскому вчера написал14.
16 апреля
Сегодня первое заседание революционного трибунала. Первым поставлено дело… Платоновича Сулимы. Против него в чрезвычайке особенно сильная вражда, и тов. Левин, перешедший в трибунал из юридического отдела чрезвычайки, просто вышел из себя, когда в заявлении Кр‹асного› Креста было упомянуто о заявлении Сулимы, что ему сообщили о передаче его дела в трибунал, причем он еще даже не знает, в чем его обвиняют. Нет сомнения, что если бы бессудные расстрелы не были прекращены, то ближайшая очередь могла бы быть за Сул‹имой›. Обвиняется он в «контрибуции». Этим словом обозначают теперь вознаграждение за убытки, нанесенные помещикам и хлеборобам захватом их имений и имущества. Когда водворилось гетманство, эти взыскания принимали гнусные и жестокие формы. Как всегда в таких случаях, заявления порой далеко превышали действительные убытки и кроме того взыскивались карательными отрядами немецкими или украинскими (от хлеборобов). У Сулимы, по-видимому, этого не было. Он только заявил об убытках. Обвинитель в очень неумелой речи, сказанной довольно неграмотно и с искажениями на еврейский лад, изображал Сулиму каким-то злодеем на крепостнический лад. Подсудимый защищался спокойно и ловко. Он представил документы в доказательство, что значительную часть доходов употреблял на благотворительность той же деревне. У него был и защитник, Хейфец, б‹ывший› прис‹яжный› поверенный, а теперь даже товарищ всеукраинского комиссара юстиции. Председатель вел себя вполне беспристрастно и внимательно. Некоторые судьи проявляли внимательность и серьезную вдумчивость. Обвинитель требовал высшей меры наказания, т. е. смертной казни! После речей защиты образ злодея и злого вымогателя «контрибуции» рассеялся. Осталось все-таки указание на заправил разгромов имений и призыв к взысканию. Не злодей, а недурной человек, помещик, настаивавший на своем праве, которое тогда признавалось, теперь отрицается. Чтобы закрепить это отрицание, суд приговорил Сулиму к 10 годам каторги. Это считается «успехом защиты»! Пожалуй, чего доброго, придет еще кто-нибудь и станет судить тех, кто жаловался на «контрибуции», и проявлять жестокость в другую сторону. Во многих местах крестьяне отказываются принимать и засевать предлагаемую помещичью землю. Обработаешь, засеешь, да, пожалуй, не для себя, и за это еще ответишь…
