22 марта

По-видимому, беспорядки у нас подавлены, но всюду есть признаки недовольства. В Петербурге бастуют заводы. Путиловский завод и фабрика «Скороходы»[15]. У нас, по-видимому, в крестьянстве растет опасение и недоверие к коммунизму. Сегодня в «Известиях Полт‹авского› Совета» (№ 31) напечатана передовая статья, озаглавленная «Твердой рукой», в которой говорится: «Мы самым беспощадным образом будем очищать Украину от контрреволюции и бандитизма». «Мы не остановимся перед массовыми расстрелами тех, кто будет определенно уличен в контрреволюции и погромной агитации…» «Во время гетманщины и петлюровщины буржуазные журналисты и политики усиленно занимались самой гнусной клеветой и распространением самых диких сообщений о жестокостях и зверствах, творимых в Советской России[16]. Все сознательные рабочие и крестьяне знают, сколько истины в этих сообщениях. Но от чего мы никогда не отказывались и к чему часто бываем вынуждены прибегать, это — красный террор».

В этом именно и обвиняли большевиков. «Массовый террор», с одной стороны, «определенные обвинения» — с другой — две вещи несовместимые. Взаимные обвинения в зверствах, к сожалению, одинаково верны для всех.

В той же статье признается, что контрреволюционные элементы «проникли даже во многие советские учреждения». Кроме того, «в очередях, на бирже труда среди безработных, в группах красноармейцев, в вагонах, всюду, где только возможно, ведут они свою преступную, контрреволюционную агитацию».

К ней примешивается в значительной степени антисемитизм… Темно со всех сторон. Страх перед новым переворотом может подсказать большевикам бесцельные, слепые жестокости.

Вчера приходила бедняга Сподина с заплаканными глазами. Муж ее, почти инвалид, арестован. Это уже во второй раз. Был при гетмане комендантом в Миргороде. В первый раз дело разъяснилось. Теперь схватили опять, по-видимому, даже не зная о первом аресте.

23 марта

Вчера я обратился к губ‹ернскому› комиссару по гражданской части с письмом следующего содержания:

«Многоуважаемый Тов. Алексеев.

Я уже имел случай говорить с Вами о принудительных работах вообще, которые представляются мне ненужным издевательством над человеческой личностью. Теперь обращаюсь к Вам по частному случаю.

На принудительные работы назначен Е. Д. Саков, которого я хорошо знаю. Это человек больной. Он страдает отслоением глазной сетчатки. На один глаз уже не видит и рискует совсем потерять зрение. Всякое физическое утомление ему очень вредно. Он представил два докторских свидетельства (в том числе от Гиршмана). То же подтверждает и доктор Глейзер. Оба свидетельства выданы ранее и, значит, не приурочены к настоящему случаю. При таких условиях даже в старые времена на каторге на работы не назначали. Неужели это возможно теперь? С уважением, Вл. Короленко».

Костя Ляхович понес это письмо в заседание исполнительного комитета вечером, прибавил и от себя.

Комитет распорядился освободить Сакова от принудительных работ.

В Полтаве начались смертные казни: сегодня («Известия», № 32) напечатано, что «по постановлению Полт‹авской› губ‹ернской› Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией от 19 марта 1919 г. за № 5 расстреляны след‹уюшие› лица».

Идет перечисление: 1) Бойко Петр Семенович и 2) Шавкун Матвей Ив‹анович› за участие в бандитизме и 3) Давид Ефимов как контрреволюционер, активно работающий (вший?) в самодержавной охране до прихода большевиков 22 марта 1918 г., — председатель Полт‹авской› губ‹ернской› Чрезвычайной Комиссии (подпись). Интересно, что фамилии председателя и секретаря заменены в официальной газете простым словом «подпись». Заметно вообще при переменах власти стремление стушевать личные выступления.

Теперь среди заключенных царит, конечно, испуг. Особенно среди бывших «филерок» из осведомительного бюро Зуева и Ноги. Захвачен целый выводок девиц, которые работали в осведомительном бюро. По б‹ольшей› части это простые переписчицы. Ко мне и Прасковье Семеновне ходят родственники — матери, сестры… Плачут, просят. Мы в свою очередь справляемся в чрезвычайке. Кажется, особенно зверских намерений относительно этой группы не заметно. Подчеркивают только фамилии Кисленка, бывшего жандарма, и Новицкой. Насколько основательно — не знаю.

27 марта

Вчера около нас, во 2-м Казачьем пер., произошло следующее событие: около 5 часов вечера, то есть совершенно засветло и на виду у прохожих, бежал какой-то человек и кричал: «спасите!» За ним гнались другие двое. Он сбежал вниз в ложбину. Тут двое его догнали и застрелили. Потом на виду у зрителей спокойно поднялись опять на гору и ушли. Они вооружены, а обыватель безоружен и вынужден смотреть, как среди белого дня людей безнаказанно пристреливают, как собак. Самое вероятное, что это свели свои счеты бандиты, хотя, может быть, и что-нибудь другое.

А в Рогожанском переулке, у окраины города, за кладбищем, так же безнаказанно вырезали целую семью евреев, в том числе детей 4–5 лет. Рассказывала мне женщина, как их несли, убитых, на носилках, и плакала: «все ж таки люде… Та ще мали дiти».

О таких вещах слышишь почти каждый день. Сегодня вошел какой-то новый полк. Может быть, более дисциплинированный и прекратит эти ужасы. У стоявших здесь большевистских команд до сих пор установились удивительные отношения с разбойниками. Идет еврей. Его встречают два солдата и требуют, чтобы он шел с ними в чрезвычайку. Он идет, но видит, что они зачем-то ведут его в противоположном направлении. Он отказывается идти. У него забирают часы и кошелек, но все-таки ведут туда же. Встречается какой-то военный пост. Он вбегает туда и говорит, что его арестовали без мандата и ограбили. Один из сопровождающих ушел. Другой входит за ним. Постовой говорит просто, как знакомому:

— Гришка, отдай сейчас!..

Тот отдает, и этим дело кончается. Благодушие постового простирается до того, что он дает провожатого, чтобы беднягу где-нибудь все-таки не пристрелили.

29 марта

Вчера прибежала жена Вас‹илия› Алексеевича Муромцева, главноуправляющего кочубеевских имений. Он с утра ушел и домой не возвращался. Это с ним никогда не бывало: в случае продолжительной отлучки всегда извещал. Жена боится, не случилось ли с ним что.

Муромцев — бывший петровец, человек очень порядочный. В 1905 году сумел хорошо уладить отношения к крестьянам. Губернатор Урусов вызывал его к себе и угрожал.

— Почему вы не вызываете войска?

— Да у нас все спокойно.

— Да, но это потому, что вы делаете непозволительные уступки. Другие помещики жалуются.

— Уступки сделаны с согласия владельца…

Вообще большинстве диканьских крестьян относятся к Муромцеву хорошо. Но есть часть молодежи, которая уже прославила диканьские отряды повстанцев как настоящих головорезов и разбойников. Это они большей частью составили полк анархистов, с черным знаменем и надписью: «Смерть жидам и буржуям». Когда этот полк послали на фронт — они все дезертировали. Явилось только 9 человек… Потом причиняли большевикам беспокойство, собирались идти на Полтаву. Пришлось задабривать и идти на уступки. В первые же дни по уходе петлюровцев диканьская банда расстреляла одного из администраторов диканьской экономии, Чуйка. Про Муромцева они, по слухам, говорили:

— Муромцева мы не расстреляем. Но взыщем контрибуцию…

Теперь это странное исчезновение… Жена очень встревожена. Дело должно выясниться сегодня же утром. Если на ночь не явился, значит, что-то случилось.

Оказалось, что не явился. В семье отчаяние. «Папу выбросили на свалку», — говорит сынишка. На свалке порой находят раздетые трупы. Дети знают об этом. У нас живет Феоктистов с дочерью. Они родственники Муромцева. Утром девушка Феоктистова сообщает мне, что Муромцев не явился. Я с тревогой отправляюсь в чрезвычайку. У меня есть постоянный пропуск. У двери председателя часовой. «Заседание». Но какая-то молодая евреечка (которая относится ко мне очень предупредительно) входит в кабинет, и меня тотчас принимают. В кабинете трое. Двух я не знаю. Я сообщаю, зачем пришел. Муромцев оказывается у них. Почему же его нашли нужным арестовать опять? Я рассказываю, что знаю о Муромцеве.