Деметрио видел: ураган входит в силу, коварная пелена загустела, проникла в прибрежные сосны и заслонила тусклый горизонт. Неистово полыхающие канделябры араукарий, изломанные ветром альстромерии — все сливалось в правдоподобную и устрашающую картину, совпадавшую с фотографией на коробке. Домика на ней не было, но он помнил его так же отчетливо, как переливающиеся неоновые огни, которые окрашивали стекла его квартиры.

Под утро я думал только о ней. В комнате, сидя под настольной лампой, слабо светившей неприятным желтоватым светом, я то и дело бросал работу и возвращался на остров Виктория, к альстромериям, к черной рыхлой земле, к ней. Я запрещал себе это, только не думай, не смей, но каждый раз легчайшая дрема переносила остров на мой стол или мою комнату — к озеру, и я пытался представить себе такую фотографию, которая была бы чем-то вроде воспоминания о моих мечтах и чтобы все происходило на ней, на моем столе. Не знаю. Но одно могу сказать точно: именно тогда начались беды, определенно тогда.

XXXI

Две чашечки кофе, парень. И не суетись, сегодня у нас есть время. Негр говорил высокомерным тоном, хорошо знакомым Деметрио и особенно бесившим его без четверти восемь утра. Негр посмотрел на него и подмигнул, Деметрио ответил ему пустым взглядом, но не окатил презрением, как делал обычно в другое время суток. Вот так-то, думал Деметрио. Спохватился, да поздно, и теперь подмигиваешь мне, как кретин. Он отвлекся и поглядел туда, где обычно сидел Коротышка: от одного из столов убрали стулья, и на нем по диагонали лежала засушенная роза.

Было почти десять. Измученный, чувствуя мелкую дрожь во всем теле, постоянно соприкасаясь с чужой одеждой и чьими-то руками и ногами, Деметрио старался не задохнуться в девяносто третьем. Мимо окна проплыла утопающая в зелени площадь Франции, взятая на абордаж детьми и воскресными толпами, сразу за ней появилось кладбище Реколета, империя за белой стеной, охранявшей известных мертвецов, не таких, как он, кому придется отправлять свои кости в старую землю Чакариты, где имя пишут на плите или на позолоченной табличке ниши колумбария. Так что я обрету покой там, где нахожу его сейчас, иными словами, умру там, где живу, отлично! и с этой мыслью он снова принялся смотреть в окно.

Казалось, улица Федерико Лакросе вот-вот окаменеет. Каждая сцена тянулась дольше, чем нужно, непредсказуемо долго, пешеходы переходили улицу целую вечность, люди выплывали из метро медленнее медленного; продавцы гаррапиньяды, зажигалок и авторучек, выкликая свой товар, никак не могли закончить фразу, их замороженные крики протяжно зависали на перекрестках; автобусы, остановившись в Чакарите, не трогались с места. Деметрио плелся к дому, проталкиваясь сквозь толпу. Когда он, наконец, отпер дверь своей квартиры и закрыл ее за собой, все вокруг перестало казаться замедленным и вернулось в свое обычное состояние, он принял душ и даже испытал что-то вроде удовольствия. Беспорядочно просмотрев газету, он приготовил салат из холодного риса, яйца и нарезанных кружочками помидоров и кусок жареной телятины с большим количеством соли. Налил себе вина и проглотил все это с упоением голодного человека. Закончив, он перешел в гостиную и сел в кресло с бутылкой граппы, зажав стакан между колен. Он торопливо осушал стакан за стаканом, пока не увидел незнакомый жилой дом, не услышал отдаленный шум мусороизмельчителя, перекрывающего голос Негра, который ругался с Вероникой, и не почувствовал, что его собственное дыхание пахнет лумой. Тогда он поставил бутылку на стол. Шатаясь, добрался до постели, устроил свое тело между простынями и увидел чудовищный сон. Проснулся он в восемь, совсем ничего не помня.

XXXII

Вероника рычала ему в шею. Обернув его ногами, исступленно дергая за волосы, вжимаясь животом в живот, она кончила, изогнувшись дугой, и рухнула, как будто ее разрубили на куски. Немного погодя они рычали вместе, на этот раз не видя друг друга, она — вжимаясь ладонями и коленями в постель, он — держа ее за талию, двигаясь вперед и назад. Момент необъяснимого ослепления, полной дезориентации и внезапный покой в общем поту. Вероника зажгла сигарету и повернулась лицом к потолку, глядя в невидимый горизонт, который открывается удовлетворенным любовникам. Они долго молчали, потом она заговорила. Ты мне всю жизнь отравил, Деметрио, ты должен что-то сделать. И он сделал: набросился на нее, заломил назад руки и крепко стиснул. Она вырвала руки, перевернулась, села на него верхом, стиснула ногами и с бесконечной злобой отхлестала по щекам. Потом начала целовать и двигалась деликатно, очень нежно.

XXXIII

С каждым разом публика на улице Корьентес выглядела все наряднее. Театры заполнялись, в кинозалах поменяли кресла, в круглосуточных магазинах никогда прежде не было такого изобилия и не слышалось столько иностранной речи. И, конечно, понемногу исчезали некоторые детали городского пейзажа: грязные киношки, старые букинистические лавки, пропахшие засаленными страницами и пылью, где торговали невообразимые старцы, знавшие все на свете, закрывались убого обставленные мелкие забегаловки. Но какая блестящая, элегантная публика на улице Корьентес! Деметрио видел, как эти люди вальяжно выходят из такси, «мерседесов» и «БМВ», придавая тротуарам еще большую элегантность, благоухая одеколоном. Его, давно не бывавшего в центре, эти перемены не слишком занимали.

Он спустился по улице Реконкиста до площади Лавайе и там натолкнулся на два людских потока — двуцветное существо, похожее на тигра о двух головах, золотой и темно-серой, — с одной стороны тянулись вереницы в коже, бархате и мехах, с другой стороны — серые молчаливые тени^[8]. Иногда их траектории пересекались, после чего слышался недовольный возглас, требовательный окрик и, наконец, зачастившие каблуки или позвякивание ювелирных украшений. Для Деметрио это зрелище было не в новинку, но сейчас контраст казался особенно сильным. Это его удивило, но никак не обеспокоило. Он с трудом пробирался между двумя потоками — блистающим золотом и почти черным, ощущая гнетущую неприязнь с обеих сторон. Вдруг он заметил витрину магазина игрушек и пробрался к ней: плюшевые звери, мячики, странные игры в космическую войну, какие-то светящиеся предметы непонятного назначения, но для него — ничего интересного. Он вошел и обратился к продавщице — она посмотрела на него немного удивленно и с заученной улыбкой ответила «Этого нет».

Он обошел еще несколько магазинов, но все зря. Некоторые вообще не торговали наборами из пятисот деталей, другие торговали, но среди них не было изображений Барилоче, его озер, гор и окрестностей. Расстроенный, Деметрио шел обратно по площади Лавайе. Понемногу темнело, казалось, что последний августовский холод не желает отступать из города. Деметрио спешил к остановке девяносто третьего, но вдруг боковым зрением ухватил что-то важное. Он обернулся и увидел неяркую витрину. Сделав несколько шагов, уткнулся носом в стекло и сразу заметил нужную коробку. Он торопливо зашел в магазин и, не задавая вопросов, взял коробку с витрины, заплатил, вышел и торопливо покинул центр, держа под мышкой пятьсот частичек высокогорного приюта с видом на озеро Науэль-Уапи.

XXXIV

Засохшая тортилья, непрожаренный кусок телятины, плохое вино и очищенный апельсин — все через силу. Чтобы взбодриться, он выпил кофе. Принимая душ, снова осмотрел свое тело и пришел к выводу, что живот пока плоский, ноги сильные и упругие, член не выгладит потрепанным или порочным. Растительность на груди темнела без намека на седину, и количество волос на решетке ванной пока не вызывало тревоги. Закрыв кран, он почувствовал себя хорошо. Кожа источала свежесть, полотенце промокало ее дружелюбными прикосновениями. Он надел рубашку, брюки и старые черные сапоги, поджидавшие возле кровати. Не задерживаясь у окна, прошел в гостиную и сел за стол, где все уже было готово.