Пустынником в лазури беспредельной;

   В ночи ж, спокойным морем отраженный

   Между звездами, в двух кругом него

   Пучинах блещущими, он чернеет,

   Как сумрачный отверженец созданья.

   Когда ж на небе тучи, в море буря

   И на него со всех сторон из бездны

   Бросаются, как змеи, вихри волн,

   А с неба молнии в его бока

   Вонзаются, их ребр не сокрушая,

   Он кажется, в сем бое недвижимый,

   Всемирного хаоса господином.

   На западном полнебе знойно солнце

   Горело; воздух густо был наполнен

   Парами; в них как бы растаяв, солнце

   Сливалось с ними, и весь запад неба

   И все под ним недвижимое море

   Пурпурным янтарем сияли; было

   Великое спокойствие в пространстве.

   В глубокой думе, руки на груди

   Крест-накрест сжав, он, вождь побед

   недавно

   И страх царей, теперь царей колодник,

   Сидел один над бездной на скале,

   И на море – которое пред ним

   Так было тихо и, весь пламень неба

   В себя впивая всей широкой грудью,

   Им полное, дыханьем несказанным

   Вздымалося – смотрел. Пред ним широко

   Пустыня пламенная расстилалась.

   С ожесточеньем безнадежной скорби,

   Глубоко врезавшейся в сердце,

   С негодованьем силы, вдруг лишенной

   Свободы, он смотрел на этот хаос

   Сияния, на это с небесами

   Слиявшееся море. Там лежал

   И самому ему уже незримый мир,

   Им быстро созданный и столь же быстро

   Погибший; а широкий океан,

   Пред ним сиявший, где ничто следов

   Величия его не сохранило,

   Терзал его обиженную душу

   Бесчувственным величием своим,

   С каким его в своей темнице влажной

   Он запирал. И он с презреньем взоры

   От бездны отвратил, и оком мысли

   Перелетел в страну минувшей славы.

   Там образы великие пред ним,

   Сражений тени, призраки триумфов,

   Как из-за облак огненные Альпов

   Вершины, подымались, а в дали далекой

   Звучал потомства неумолчный голос;

   И мнилося ему, что на пороге

   Иного мира встретить ждут его

   Величества всех стран и всех времен.

   Но в этот миг, когда воспоминаньем

   В минувшем гордой мыслью он летал, орел

   Ширококрылый, от бездны моря быстро

   Взлетев на высоту, промчался мимо

   Его скалы и в высоте пропал.

   Его полетом увлеченный, он

   Вскочил, как будто броситься за ним

   Желая в беспредельность; воли, воли

   Его душа мучительную прелесть

   Отчаянно почувствовала всю.

   Орел исчез в глубоком небе. Тяжким

   Свинцом его полет непритеснимый

   На сердце пал ему; весь ужас

   Его судьбы, как голова смертельная

   Горгоны,

   Ему предстал; все привиденья славы

   Минувшей вдруг исчезли; и один

   Постыдный, может быть и долгий, путь

   От тьмы тюремной до могильной, где

   Ничтожество; и он затрепетал;

   И всю ему проникло душу отвращенье

   К себе и к жизни; быстрым шагом к краю

   Скалы он подошел и жадном оком

   Смотрел на море, и оно его

   К себе как будто звало, и к нему

   В своих ползущих на скалу волнах

   Бесчисленные руки простирало.

   И уж его нога почти черту

   Между скалой и пустотой воздушной

   Переступила...

   В этот миг его

   Глазам, как будто из земли рожденный,

   На западе скалы, огромной тенью

   Отрезавшись от пламенного неба,

   Явился некто, и необычайный.

   Глубоко движущий всю душу голос

   Сказал: «Куда, Наполеон!» При этом зове,

   Как околдованный, он на краю скалы

   Оцепенел: поднятая нога

   Сама собой на землю опустилась.

   И с робостью, неведомой дотоле,

   На подходящего он устремил

   Глаза и чувствовал с каким-то странным

   Оттолкновеньем всей души, что этот

   Пришелец для него и для всего

   Создания чужой; но он невольно

   Пред ним благоговел, его черты

   С непостижимым сердца изумленьем

   Рассматривал... К нему шел человек,

   В котором все нечеловечье было:

   Он был живой, но жизни чужд казался;