Звонил Светлейший князь, но пока генерал ничем его не мог порадовать или огорчить, а князь, видимо, догадавшись по голосу Рандулича, в каком тот находится состоянии, не стал затевать разговор, ограничившись лишь несколькими подбадривающими репликами.

Время от времени генерал бросал взгляд на маятниковые часы, висевшие на стене. Их стрелки еще не добрались до той отметки, когда, судя по расчетам, у аэроплана должно закончиться горючее. Рандулич вслушивался в качание маятника. Вначале оно успокаивало его, затем стало раздражать, и, чтобы выпустить напряжение, он был готов уже чем-нибудь запустить в часы, как будто, остановив их, сумеет остановить время. Руки Рандулича зашарили по столу, но нащупали лишь пустую чашку, на донышке которой подсыхала кофейная гуща. Кофейный аромат, как это ни странно, немного успокоил генерала. Большинство его коллег отдавали предпочтение чаю, а он много лет назад пристрастился к латиноамериканскому кофе. Несмотря на то что этот напиток теперь стало очень трудно достать, он пока своей привычке не изменял. Пришлось лишь перейти на индийские сорта. Запасы латиноамериканского кофе уже иссякли, а пополнить их было нечем. Торговые корабли боялись выходить в океан из-за беспощадной войны, которую развернули германские субмарины. Кофе все равно приходилось везти обходным путем. Босфор контролировали турки, а в Индийском океане пиратствовали германские крейсера. Британцы сами себя перехитрили. Если бы проливы стали русскими, то дорога из Калькутты в Одессу была бы не столь опасной.

Рандулич сидел в мягком кожаном кресле, рядом с массивным деревянным столом, теперь уже пустым, но несколькими часами ранее его заваливали развернутые карты. Свет заполнил комнату, лениво просочившись сквозь окна, хотя в углах, под креслом и под столом еще прятались остатки ночи. Теперь, для того чтобы заснуть, наверное, надо пойти в угол комнаты, встать там, как провинившийся гимназист, а затем нагнуться и вдохнуть темноты. Рандулич встал с кресла. Почувствовав боль в занемевших мышцах, он дождался, когда кровь вновь станет циркулировать в ногах, и лишь затем стал мерить шагами комнату, разминая мышцы и суставы. В течение последних часов он уже не раз проделывал подобную операцию. Как узник, заключенный в темнице, генерал мог пройти из одного угла комнаты в другой с закрытыми глазами, не наткнувшись на стены, потому что точно знал, сколько шагов их разделяет.

Роль стороннего наблюдателя его не очень устраивала, но что поделаешь? Если раньше он завоевывал награды сам, то теперь это делали для него другие. Усталость носила характер больше моральный, чем физический.

Стены комнаты от пола до потолка были заставлены огромными зеркалами. Их установил здесь хозяин дома – собиратель произведений современного искусства, любитель модернизма. Картины и скульптуры он забрал с собой, когда переезжал в Санкт-Петербург. Комната больше походила на танцзал, где примадонны балета часами отрабатывают фуэте. Они падают здесь от усталости и не могут подняться с пола. И тогда по их щекам начинают катиться слезы. Несчастные. У того, кто увидит их в эти минуты, не останется никаких чувств, кроме жалости. Но никто их не видит. А потом примадонны с легкостью поражают своим мастерством зрителей, пришедших в театр, кружат головы поклонникам, которые заваливают их океаном роз, но они все никак не могут утонуть в нем и задохнуться в их аромате. Им кажется, что роз слишком мало. Они приходят в танцзал каждый день, надеясь, что цветов когда-нибудь будет еще больше…

Даже когда генерал находился в комнате в одиночестве, множество отражений создавали ощущение, что из-за стен за ним кто-то постоянно наблюдает, следит за каждым шагом и пытается повторить любое движение. Прошло несколько дней, прежде чем Рандулич научился в этой комнате отдыхать. Он не хотел пока переезжать из этого дома. Во дворе хватало места для автомобиля. До железнодорожной станции, куда прибывали поезда с пополнением, рукой подать, чуть дальше до казарм, а фасад здания и вовсе выходил на улицу, где располагался госпиталь, так что для того, чтобы проведать раненых и подбодрить их, Рандуличу требовалось пройти несколько шагов. По улице проходило довольно оживленное движение. Она постоянно была запружена конками, телегами и автомобилями, но как только Рандулич появлялся на тротуаре, все тут же уступали ему дорогу.

Гостям эта комната доставляла некоторые неудобства. Генерал замечал, как у оказавшихся здесь начинал блуждать взгляд, словно они оказались на приеме у гипнотизера, а мысли разбегались так, что гости не могли их быстро собрать в единое целое, и, прежде чем начать говорить, им было нужно несколько секунд, чтобы собраться. Генерал установил, что в этой комнате хорошо допрашивать пленных, особенно высокопоставленных военных. Он не упускал случая пообщаться с ними.

В дверь тихо, будто боялся потревожить генерала, кто-то постучал. Рандулич поморщился. Он приказал адъютанту обходиться без формальностей и немедленно сообщать любую информацию о ходе операции, а если он, не дай бог, заснет, будить без всяких церемоний и подобных предупредительных стуков в дверь. Дверь отворилась. В комнату вошел адъютант, а следом за ним дежурный радист. В руке он зажал листок бумаги. Взгляд радиста блуждал, создавалось впечатление, что он не совсем понимает, где находится. Его гимнастерка пропиталась потом, влажное лицо лоснилось, а наскоро причесанные волосы все равно лежали кое-как. Вот уже несколько часов его радиоприемник, как и у нескольких его сослуживцев, был настроен на частоты, которые использовали для переговоров немецкие пилоты.

– Господин генерал, – начал адъютант. – Перехвачено сообщение немецкого авиатора.

Затем заговорил радист:

– Один из пилотов эскадры «Кондор» доложил на свою авиабазу, что сбил русский бомбардировщик. Вот точные координаты места падения К нему должны были уже выехать самокатчики.

Рандулич быстро просмотрел текст сообщения.

– Спасибо, – сказал он радисту. – Продолжайте следить за эфиром.

Мозг лихорадочно избавлялся от апатии.

– Сережа, срочно соедини меня с Семирадским.

Генерал знал, что на летном поле в боевой готовности находятся три истребителя и один «Илья Муромец». У них прогреты двигатели, и они в любую секунду могут взлететь.

Адъютант подошел к столу, взял трубку телефона, несколько раз покрутил рычаг настройки.

– Эскадра?

После небольшой паузы, во время которой ему, очевидно, доложили, что он попал туда, куда и хотел, адъютант продолжил:

– На проводе Рандулич. Можно попросить Семирадского?

Он оторвался от трубки, зажал микрофон ладонью и посмотрел на генерала:

– Семирадский на летном поле. Сейчас подойдет.

Рандулич кивнул в ответ. Прошло еще с полминуты, наконец трубка ожила, адъютант встрепенулся и быстро передал ее генералу.

– Полковник.

– Спасибо, – сказал Рандулич адъютанту и затем уже стал говорить в трубку: – Здравствуйте, Николай Иванович. Плохие новости. Немцы сбили наш бомбардировщик примерно пять минут назад. Там, похоже, было целое сражение. Немцы тоже кого-то потеряли. Вот точные координаты, – он продиктовал цифры, – но боюсь, что там скоро будут самокатчики. Действуйте по плану.

– Я все понял, – коротко бросил Семирадский.

У него был бодрый голос. «Это хорошо», – отметил Рандулич.

Генерал нервно забарабанил пальцами по столу, невольно выбивая на нем какую-то мелодию, но понял это только после того, как связь разъединилась и он положил трубку на рычаг телефона. Рандулич толкнул камень с горы, вызвав лавину, а теперь опять настало время ожидания.

Отряд поручика Селиванова таял, как масло, которое нерадивая хозяйка забыла на лавке под ослепительно-жарким солнцем. Из тридцати драгун, которые отправились вместе с ним в рейд по немецким тылам всего четыре дня назад, в седле осталось теперь едва ли двадцать. Они метили территорию, но вместо следов и запахов оставляли следом за собой маленькие холмики с безымянными крестами. Но это не единственные ориентиры, по которым прослеживалось их продвижение. Более заметными стали разрушенные мосты, перебитые блокпосты на дорогах, взорванные телеграфные столбы и рельсы… Пусть все знают, кому принадлежит эта земля.