Мазуров с удовольствием остался бы здесь и осмотрел этот замок, побродил по коридорам, но сейчас… Шаги гулко отдавались в стенах и сводах, отражались от них и возвращались обратно. Они дробились, размножались, и из-за этого казалось, что шаг в шаг со штурмовиками идет еще несколько человек, возможно, души тех, кого они убили сегодня, но стоило только остановиться, как призраки незаметно исчезали…

В кабинете профессора все еще было уютно, но вскоре это ощущение исчезнет, ведь огонь в камине почти доел поленья, а подкормить его будет некому.

Дверь была приоткрыта, а сквозь щель сочился слабый боязливый свет, храбрости которого хватало только на то, чтобы проползти несколько метров по коридору. Он походил на мышь, которая по ночам выбирается из норы через дырку в стене и начинает исследовать комнату, но любой посторонний звук, а особенно шаги человека пугают ее до полусмерти, и она стремительно бежит обратно в нору. Дверь будто заманивала в ловушку. Стоит войти в комнату, как она тут же закроется за твоей спиной, щелкнут затворы, и ты станешь пленником, потому что жить без хозяина комната не могла. Кто же ее тогда будет убирать?

Чувствовался легкий запах благовоний. Он глубоко пропитал стены, никогда не выветривался, а профессор лишь изредка подновлял его. Запах щекотал ноздри, точно в них залетела тополиная пушинка или парашютик одуванчика.

Они походили на воров, забравшихся в чужой дом. Хозяева должны были вернуться сюда не скоро, но могли оставить какие-нибудь сюрпризы, поэтому комната казалась таинственной до той поры, пока Мазуров не коснулся рукой выключателя на стене и не выпустил на свободу электрический свет. Тот мгновенно расколол темноту и загнал ее по углам комнаты, под кресло и стол, куда свет не мог забраться. Там сохранились тени. Штурмовики сощурили веки. Глаза пока не могли поглотить так много света. Им нужно было секунд пять, чтобы к нему привыкнуть.

Дверь не закрылась. Она знала, к чему это может привести. В нескольких метрах от нее на полу валялась другая дверь, которая хотела преградить путь штурмовикам. Она продержалась не более десяти секунд.

Мазуров любил книги. Когда его взгляд ощупал книжные полки, он понял, что на них стоит с десяток томиков, за которые он, почти не задумываясь, отдал бы свое месячное жалованье. Более того, он понимал, что, скорее всего, никогда не станет обладателем таких книг. Он безрезультатно искал их по букинистам лет семь. Он очень хотел взять их с собой. Они заняли бы немного места в его рюкзаке. Но капитан не задержался даже для того, чтобы полистать их и хотя бы на несколько секунд почувствовать себя их владельцем.

Встроенный в стену сейф был прикрыт деревянным щитом, обитым красной тканью. Маленький штурвал под колесиком кодового замка был более бы уместен в подводной лодке, чем здесь.

Рингартен легко, будто боялся сломать, прикоснулся к колесику, несколько раз повернул его, прислушиваясь к треску, который издает кодовый замок, когда на нем набирают цифры. Самоликвидатора – на тот случай, если сейф попробуют вскрыть грабители – в него не вмонтировали. Рингартен резко крутанул штурвал по часовой стрелке, вцепившись в него обеими руками, как моряк, который заметил, что по левому борту корабля неожиданно возник выступающий из воды риф и теперь старается как можно быстрее отвернуть в сторону. Дверь открылась с металлическим скрежетом.

В сейфе было штук двадцать толстых и, как оказалось, увесистых папок. Поверх них – пачка журналов в основном пятилетней давности: немецких, английских, русских – почти все датированы одними и теми же числами. Один из них Мазуров уже видел, поэтому он понял, даже не листая их, почему они здесь находились и что их объединяло.

Журналы они оставили в сейфе, а папки сложили стопками на полу, вскоре добавив к ним еще пять, которые извлекли из выдвижных ящиков в столе. Мазуров пробегал глазами первые строчки на страницах, быстро листая их и выхватывая даже не общий смысл, а лишь отдельные непонятные фразы. Он не мог разобраться – какие из этих документов могут представлять интерес, а какие окажутся бесполезными. Штурмовики переглянулись. Они смогли бы и вдвоем стащить документы вниз за один раз, но это потребовало бы слишком много сил. К концу пути ноги станут ватными и начнут дрожать.

Рингартен побежал за помощью.

Едкий дым ветер относил в сторону донжона, поэтому когда Рингартен появился на его пороге и, не успев задержать дыхание, до краев наполнил им легкие, то раскашлялся, едва не подавившись. В глазах проступили слезы. Он промокнул их ладонью и попытался побыстрее избавиться от едкого дыма, выдохнув его судорожными рывками.

Дым поднимался к небесам, и над замком уже скопилась темная туча, но, к счастью, издали она была практически неразличима на фоне черного неба. Для тех же, кто находился в замке, она стерла с небес несколько звезд, но не самых ярких и красивых.

Плененные солдаты находились в шоковом состоянии. Они сидели на мостовой, положив руки на колени и опустив головы. Рваная, грязная одежда свисала с них лохмотьями, а в дырках виднелась закоптившаяся кожа. Солдаты походили на нищих, которые уснули, выпрашивая подаяние на ступеньках храма, а пока они дремали, кто-то утащил лежавшие возле их ног плошки, куда сердобольные прихожане бросали монетки. Пленные выглядели так, словно их жизнь закончилась и впереди не ждет ничего, кроме смерти. Рано или поздно она ждет всех. Вся задача заключается в том, чтобы как можно подольше оттянуть свидание с ней, а это вполне по силам человеку.

За пленными присматривал Рогоколь, но даже если бы он перестал за ними следить, немцы вряд ли решились бежать или завладеть оружием, настолько они были подавленны.

Неподалеку, прямо на холодных голых камнях, сидели Миклашевский и Колбасьев. Они раздраженно поглядывали по сторонам. Бинты, которыми наскоро обмотали их раны, пропитались кровью: у одного на голове, у другого на ноге. Но раны эти были неопасными. Миклашевского пуля ударила по касательной в голову, лишь сорвав кожу с черепа и немного задев кость, так что штурмовик был в состоянии, близком к легкой контузии, а у Колбасьева пуля и вовсе прошла через мягкие ткани навылет, не задев костей.

Двор замка походил на госпиталь, на который несколько минут назад по ошибке налетели бомбардировщики, но их бомбометание было не очень удачным.

Оставшись один, Мазуров почувствовал дискомфорт, который в присутствии Рингартена почти не замечал. Теперь ему казалось, что стены давят на него, будто за ними был не воздух, а миллионы тонн воды, готовые раздавить их, выбить окно и, ворвавшись внутрь, превратить человека в кровавое месиво. От таких мыслей ему сделалось не по себе. Капитан испугался, что подхватил клаустрофобию и теперь любое помещение будет производить на него подобный эффект, а жить под открытым небом в палатке, как это делали паломники, отправившиеся в Святую землю, ему не хотелось.

На стене висел телефонный аппарат. «Будет чертовски занимательно, если он сейчас зазвонит», – подумал Мазуров. Но тот, кто хотел сделать это, был слишком нерасторопным. Мазуров быстро, одним движением перерезал ножом телефонный шнур. На стене осталась насечка.

Он с облегчением вздохнул, когда услышал приближающиеся шаги штурмовиков. Такое чувство испытывает узник, томившийся много лет в застенках, который узнал, что замок захватили его друзья и через несколько секунд они выпустят его на волю, если, конечно, раньше о нем не вспомнят охранники и не придут его расстрелять.

Рингартен и Рогоколь, который поручил охрану пленных раненым штурмовикам, возникли на пороге.

– Вейц отнес взрывчатку в подвал, – сказал Рогоколь.

– Хорошо, – кивнул Мазуров.

Они опустошили эту комнату, и несмотря на то, что ее убранство осталось практически не тронутым, теперь комната походила на пустую консервную банку. Уходя, Мазуров прикрыл ее крышку, толкнув дверь рукой, но она не хотела закрываться, прилипла к раме неплотно, и сквозь оставшуюся щель следом за капитаном пополз луч света. Он не мог соперничать со штурмовиком в скорости и не успел даже лизнуть, как преданная собака, его ботинок.