– Вот уж радость так радость, – бормотал фра Анзьело, то отталкивая сына на расстояние вытянутой руки, чтобы получше его рассмотреть, то вновь прижимая к груди. – Где же ты был-то? Почему так долго добирался?

– После, после расскажу, – смущенно оправдывался Антоло. Он стеснялся такого бурного проявления чувств со стороны родителя не столько перед магистратскими людьми, сколько перед кентаврами, но, бросив на них взгляд, исподтишка убедился – оба конечеловека представляли собой едва ли не живое олицетворение вежливости и рассматривали флюгера над окружавшими площадь домами.

– Я смотрю, жизнь тебя потрепала, – отстранившись в очередной раз, задумчиво проговорил фра Анзьело.

– Ничего, не жалуюсь.

– Еще б тебе жаловаться! Ты же наш! Из Да-Вильи! Кто у нас жалуется? – Овцевод повернулся лицом к крыльцу, и собравшиеся там люди дружно закивали.

– Пущай на нас жалуются, – пробасил фра Льенто, потирая ладони.

– Ты бы не томил сынка-то, – по-доброму, открыто улыбнувшись, присоветовал Ведсьетто. – По такому случаю за стол бы…

Все засмеялись. Кличку свою горшечник получил за неумеренную любовь к еде и питью. Вначале говорили, что у него вместо желудка яма, а потом поняли – бездонная ямина. Так и прилепилось прозвище.

– Конечно, друзья мои! Угощаю всех! – воскликнул фра Анзьело, потрясая кулаком. – Сейчас придумаем только, как дорогих гостей за стол усадить!

Он подмигнул Стоячему Камню. Кентавр ответил широкой улыбкой и церемонным поклоном.

Накормить гостей оказалось не сложно. Ну, по крайней мере, сделать так, чтобы никто не испытывал особых неудобств. В палисадник у дома семьи фра Анзьело вынесли стол и стулья для людей, а кентавры пристроились стоя. А что с ними сделается? Даже наоборот, детям Великой Степи удобнее, чем если бы их пригласили в комнату.

Женщины хлопотали, таская с кухни тяжелые блюда. Несмотря на раннюю весну, в закромах богатого овцевода нашлось хорошее вино, копченые окорока, залитые жиром колбаски, соленая рыба, не иначе купленная на осеннем торгу, пшеничный хлеб и даже яблоки, немного пожухлые, зато сладкие.

В который раз молодой человек подивился крепости духа земляков. Там, где южанки устроили бы плач (хоть и на радостях, а все равно длинный и протяжный) на целый день, его мать и сестра только промокнули глаза кончиками платков и занялись праздничным обедом. И дело тут не в черствости. Антоло знал, что его любят. Просто табальские женщины принимали радость как радость, а горе как горе, и не путали одно с другим. Сын и брат в дом вернулся, значит, его накормить прежде всего нужно, а не выть и лить слезы в три ручья.

По словам фра Анзьело, оба брата Антоло уже отправились на пастбища, следить за овчарами. Весна – дело хлопотное. Начался окот, а тут за матками глаз да глаз нужен. Ну, и за новорожденными ягнятами, само собой, не меньше. А сколько всякой хищной дряни начинает к отарам подбираться! От орлов до одичавших котов.

Зато к столу вышел дед. Тоже Анзьело. Анзьело-старший. В последние годы старика начали подводить ноги. Он полностью отошел от дел, довольствуясь лишь докладами сыновей и внуков и не забывая помочь наследникам добрым советом.

Первый кубок дорогого, алого мьельского вина прокатился по горлу Антоло огненным комком, растекся в животе, обдавая животворным теплом. В голове тут же с непривычки зашумело. Поэтому о своих приключениях он рассказывал кратко и слегка заплетающимся языком. К удивлению молодого человека, его позорное изгнание из университета не произвело никакого впечатления. Будто бы и не платил отец семь лет звонкие солиды за учебу баламута-сына. Разгадка пришла чуть позже. Седые мужчины, в большинстве своем отцы и деды, радовались, словно пылкие отроки, табальской независимости. Отсюда и никакого почтения к имперской столице, к имперскому образованию. Даже наоборот:

– А давай, сынок, в Да-Вилье университет устроим! Думаешь, не получится? Еще как получится! Что мы, хуже аксамалианцев, что ли?

Проехавшему половину бывшей Сасандры и насмотревшемуся всякого, Антоло странно было слушать своих земляков. Да не просто земляков, а умудренных жизненным опытом, ухватистых, оборотистых дельцов, которые верили в такую чепуху, как рост благосостояния каждого табальца, которого перестали обирать из далекой, но жадной Аксамалы, или преимущество выборного управления начиная от села до всей провинции… То есть, прощения просим, государства!

– А от кого тогда рогатки на дорогах ставите, если у вас все так хорошо? – спросил Антоло, поражаясь собственной прыти и нахальству. Семь лет назад он бы себе такого не позволил.

Зять Борайна едва не подавился копченой колбасой, ди Гоцци отставил кубок с мьельским и нахмурился, а фра Анзьело пояснил, глядя в сторону:

– Осенью целая орава мародеров в округе объявилась. Два маленьких городка… Вилья-Нору и Вилья-Льяну… сожгли. В Карпо-Вилье обосновались. Разоряют окрестные села. Грабят караваны и обозы с беженцами. И сюда сунулись в середине месяца Ворона.

– И что? – Антоло напрягся.

– Да было дело… – стукнул кулаком по столу Манфредо.

– Они не знают, – наставительно произнес фра Льенто. – Не знают они, что у хорошего купца глаза и уши везде. Как у сыскаря…

Антоло улыбнулся. Это точно. Чего-чего, а осведомителей у хорошего купца должно хватать. Иначе нельзя. Иначе прогоришь.

– Мы как раз имперский магистрат разогнали, – продолжил рассказ Анзьело. – В городе к выборам готовились. У всех радость – независимость… А тут – на тебе! Фра Льенто прибегает, кричит, мол, враг на пороге.

Толстяк гулко хохотнул. Наверное, представил, как «прибегал». Сказал:

– Конечно, мы мошну сразу порастрясли. Не поскупились. Кто сколько мог. Все именитые люди Да-Вильи. Все.

– И ремесленнические цехи, – добавил Ямина.

– Само собой, само собой, – подтвердил Льенто. – Наняли господина ди Гоцци. Ну, и сами за оружие взялись, сами.

– Это потому, что господин ди Гоцци припозднился малость, – строго глянул на кондотьера Анзьело. – Мародеры уже в город вошли. Пришлось драться. Конечно, без потерь не обошлось… Ты, Антоло, аптекаря Сьялека помнишь?

– Нет, – мотнул головой молодой человек.

– Зря, хороший был аптекарь, – поднял похожий на колбасу палец фра Льенто. – Был, потому как сгорел со всем семейством в своей же лавке. Ну, и еще…

– Погодите, погодите! – едва не взмолился Антоло. – Если вы разбили мародеров, то защита от кого?

– То-то и оно, что не разбили, – сразу погрустнел его отец.

– У меня людей тогда совсем мало было, – пояснил ди Гоцци. – Десятка три, не больше…

– А сейчас? – перебил его Антоло.

– Сейчас полных пять десятков, не считая обозников и обслуги.

– Не густо.

– Нет, ну мы, ясное дело, не великие герои… – обиженно протянул кондотьер. – Но на безрыбье, как говорится…

– Рассказывай, господин ди Гоцци, – ободрил его фра Анзьело. – А ты, сынок, не перебивай старших.

Антоло кивнул и заставил себя замолчать.

– Мы вошли в город с севера, через теснину, – немного посопев, продолжил наемник. – Они как раз грабить начинали. А потому разбились на мелкие кучки. Ну, мы и погнали их вдоль улиц. Все как положено – арбалеты, ряд щитов. Выдавили их сперва на рыночную площадь. А там фра Манфредо с ремесленниками в тыл им ударил.

– В городе врага не окружить, – с сомнением покачал головой Антоло и заслужил одобрительный и заинтересованный взгляд кондотьера.

– Да, они вырвались. Десятка два мы положили на месте, но главные заводилы ушли. Гнали мы их за реку, а вот дальше не рискнули.

– Правильно. Они по холмам рассеются – ищи ветра в поле. А что же в Карпо-Вилье их после не прижали?

– А город кто защищать будет? – поднял брови Анзьело.

– Когда мы находим логово степных котов, – проговорил Стоячий Камень, – то убиваем сразу всех котят, а не ждем, пока они вырастут и войдут в силу.

– Мародер – это тебе, друг мой, не котята, – горько вздохнул ди Гоцци. – Куда мне было с тремя десятками? Да еще в другой город!