Господин т’Исельн потребовал доставить к нему служку. Первый опыт удался. Правда, воздействие Ростеля ограничивалось кругом не больше двух миль в поперечнике. Для сравнения, Халльберн охватывал почти все Медренское графство. Стали искать выход из положения… И нашли его. Сам же служка и предложил, ссылаясь на какие-то древние книги, толкующие деяния Триединого. Кровь, сказал он, несет отпечаток души. Когда-то давно по крови человека опытный волшебник мог выведать всю его подноготную – что любит есть на завтрак, когда последний раз был в постели с женщиной, курит ли и многое другое. Если смочить амулет кровью мальчика, сказал Ростель, то старинную побрякушку можно ввести в заблуждение. Барон Фальм подумал, подумал… и согласился. Ну и подумаешь, что рожа служки вызывает стойкое отвращение! Барон давно привык не смешивать чувства и дело, которому служит.
В первый раз они немного перестарались. Едва не угробили наследника Медрена. Просто Ростель, неловкий и неумелый, слишком глубоко резанул жилу на руке мальчика. Амулет, что называется, «искупался» в крови. Результат оказался потрясающим. Едва ли не весь Барн поднялся в едином порыве, желая сплотиться вокруг барона и бывшего начальника тайного сыска, а после обрушиться на гнусных и вероломных соседей, которые только и ждут, чтобы устроить добрым и миролюбивым барнцам какую-нибудь гадость. В добровольцах, рванувшихся на вербовочные пункты, недостатка не было. Напротив, излишне настойчивых, но неопытных воинов прогоняли, стараясь набирать армию из бывших солдат – благо гарнизонов в Барне хватало всегда, поскольку близость гор Тумана и воинственных дроу заставляла имперские власти держать ухо востро.
Барон строго выговаривал служке-колдуну за неловкость в обращении с Халльберном. Таких, как ты, сказал он, мы найдем еще не одну сотню. Надо будет, все близлежащие провинции на уши поставим, но найдем. А вот мальчишка – редкость, и связь его с амулетом необъяснима и неповторима. Короче, мрачно пообещал Фальм, если что-то с мальчишкой случится по вине Ростеля, то с последнего он сдерет шкуру, набьет ее мелко нарезанной соломой и натянет обратно.
После первого опыта, путем проб и ошибок, нашли надлежащее количество крови – пять капель, не больше. Это позволяло сохранять контроль над половиной страны в течение пяти-шести дней. Гораздо труднее оказалось заставить Ростеля постоянно удерживать мысли в русле патриотизма, не отвлекаясь на вино, еду и женщин. В противном случае барнцы быстро превратились бы в стадо жующих, беспрестанно совокупляющихся пьяных животных. Тут уж на высоте оказался дель Гуэлла. Он постоянно вспоминал детские песенки, стишки и считалки, в которых рассказывалось о любви к родине, и переделывал в них упоминания об Империи и Сасандре на восхваления Барна и барнцев, заставляя фра Ростеля разучивать их и после распевать. Фальм хмурился, кусал усы, называл творчество бывшего главы тайного сыска: «В огороде крапива, а я родину люблю», но не мог не признать действенности предложенного метода.
– Вы задумались, господин барон? – склонил голову к плечу дель Гуэлла. – Позвольте узнать, о чем?
– Да так, ни о чем… – Фальм встряхнул головой, словно сбрасывая наваждение. – Подумываю, не оставить ли нам «табальскую» армию? Не пора ли перебраться к войскам, идущим на Арун?
– В Арун? – переспросил дель Гуэлла и привычным жестом перехватил вырывающегося Халльберна.
– Ну да… – Барон зевнул, показывая острые клыки. – Генерал, как мне кажется, прекрасно справится без нас.
Исельн поморщился, но смолчал. Фальм едва не расхохотался. Он любил злить господина дель Гуэллу. Особенно с тех пор, как понял, что планы бывшего сыщика начинают срабатывать и в их паре южанин потихоньку становится главным. Нет, влияние самого барона на определенные круги местной знати и мещанства никто не оспаривал, но… Дель Гуэлла дергал за ниточки как заправский кукловод, ширине его агентурной сети мог позавидовать любой аксамалианский шпион, даже Старик. Приходилось признать, что без него барон не сумел бы так быстро подготовить армию к походу. Ради достижения желанной цели Фальм без труда мог зажимать самолюбие в кулак и засовывать куда подальше. Но почему нужно отказывать себе в маленьких невинных удовольствиях? Позлить удачливого сообщника – святое дело.
Пока Фальм скалился и хохотал в душе, дель Гуэлла закатал Халльберну рукав курточки, осторожно, почти бережно, ткнул острием корда.
Фра Ростель подставил амулет под тоненькую струйку, возникшую у наследника Медрена на запястье.
– Раз, два, три… – отсчитал Исельн. – Все.
Быстрым движением он перевязал ранку чистой тряпочкой. Оттолкнул мальчика. Сказал:
– Если хотите, господин барон, мы можем поехать на юг. Навстречу весне, так сказать. Не пришлось бы раскаяться. Доль Гобарро – напыщенный чурбан.
– А делла Пиерро, командир южной армии, отличается умом и сообразительностью? – пошевелил усами и вроде бы даже усмехнулся Фальм.
Дель Гуэлла подумал, вздохнул и махнул рукой. Разделиться, чтобы присматривать за всеми генералами одновременно, они не могут. Тогда следует выбрать южное направление, как более важное. И тут котолак, несомненно, прав.
Город Да-Вилья притулился между двумя невысокими холмами в полумиле от реки Альдрены. И неспроста. Неширокая река, берущая начало на северных холмах, неподалеку от Лысого нагорья, весной, в паводок, становилась бурной и полноводной, заливала всю долину от края до края. Жителям Да-Вильи пришлось уйти повыше, в ложбину, оставив на берегу Альдрены лишь вбитые в рыжую глину сваи причала, куда приставали плоскодонки, доставляющие на торг овечью шерсть. А несколько сотен домов – одноэтажных и двухэтажных – столпились на берегу быстрого ручья, впадающего в реку.
Антоло вздохнул. Наконец-то он дома. Впереди тихая и спокойная жизнь, лишенная смертей и сумасшедших погонь, голода и холода, тягот путешествия в седле…
Кстати, к седлу он совсем привык. Когда мышастая, косматая кобылка тряхнула головой и потянулась к осиновому листку, чудом уцелевшему на голой ветке, бывший студент строго, но без излишней жестокости одернул ее, призвав к порядку. Толкнул каблуком, заставляя переступить вперед на несколько шагов.
– Я рад, что ты вернулся домой, Антоло из Да-Вильи, – проговорил буланый кентавр, застывший на обрыве, как изваяние.
– А я рад, что наше путешествие на север завершилось, – проговорил другой кентавр. Его черную шкуру покрывали крупные белые пятна, на груди виднелся плохо заживший шрам. – Меня утомило общение с людьми. Теперь моя тропа лежит на юг и только на юг.
– Я тоже рад оказаться дома, Желтый Гром, – ответил молодой человек буланому. Помолчал и со вздохом обратился к вороно-пегому: – Прости меня, Стоячий Камень. Люди часто бывают не правы в своем отношении к другим расам. Но они не мирятся и друг с другом. Такова, к сожалению, жизнь. Оправдываться не буду. Скажу лишь одно: отныне мой дом – ваш дом. Здесь, в Да-Вилье, вы сможете отдохнуть и пополнить запасы перед дорогой в родную Степь.
Не ожидая благодарности от предводителя степняков, Антоло оглянулся на выстроившихся позади них кентавров. Сорок четыре скуластые физиономии, с широкими ноздрями и тяжелыми челюстями. Может быть, для кого-то они и нелюди, но не для него.
Путь из Гобланы в Табалу не близок. Половину дороги его, израненного, потерявшего много крови, бесчувственного, кентавры несли на носилках, сменяясь каждый час. По вечерам, на привале, светло-серый, почти белый от седых волос Вольный Ветер лечил студента. Прикладывал к ранам распаренные листья земляники, накладывал припарки из чеснока, смешанного с медом, промывал настоем заячьей капусты. Хуже всего заживала рана в левом боку – очевидно, стрела не только сломала ребро, а наконечник раскололся и кусочки кремня остались в мышцах. Они выгнивали по одному: кожа вокруг раны приобрела багровый оттенок, стала горячей, и вскоре жар распространился на все тело. Вольный Ветер надрезал рану острым ножом, а потом долго мял кургузыми пальцами. За время лечения Антоло разгрыз две ясеневые чурочки, но кентавр остался доволен. Он показывал всем желающим кусочки выгнившей кости и чешуйки кремня. Четверо суток отряд не двигался с места, ожидая улучшения здоровья студента. Хвала Триединому, жар спал, озноб прекратился. Лекарь заявил, что угрозы жизни раненого больше нет.
