«Вот и будешь теперь знать, на что свое войско натаскивать, командир! Если будет кого натаскивать и кому натаскивать…» – Гуран скривился, обнажил клинок. С мечом он управлялся куда лучше, чем с древковым оружием.

– Вот оно! – сипло выкрикнул Абрельм и, отталкивая Гурана, кинулся к краю стены.

– А? Что? – Молодой человек поспешил следом за ним, зная по опыту – уж если мэтр всполошился, то неспроста.

Внизу расступились пехотинцы, составлявшие «черепаху», а между ними возник нескладный худой мужчина в бесформенном балахоне и дурацкой шапке, напоминающей гугель, но с меховой оторочкой. Почему Гуран смог так хорошо его рассмотреть? Да потому, что мужичок стоял, сведя ладони перед грудью (не слишком плотно – два кулака пролезет), а между его пальцами клубился багровый огонь, навевающий мысли о Преисподней.

Колдун?

У вельсгундца ослабели колени. Как он ни хорохорился, а составленный в день выпускного испытания гороскоп не думал стираться из памяти. Он сам себе нагадал гибель в огне. Неужели не ошибся?

– Что, страшно? – по-прежнему непривычно осипшим голосом проговорил Абрельм. – Я тоже боюсь. Аж в горле пересохло.

Он вытянул правую руку вперед, нацелив указательный палец в чужого чародея, а левой крутил странные фигуры. Будто музыкант разминается перед выступлением. Его морщинистое лицо при этом кривилось, будто бы волшебник в одиночку перетаскивал тяжеленный комод.

– Эх, поспеть бы… – За шумом боя вельсгундец едва расслышал слова Абрельма.

«Конечно, хорошо бы поспеть. А то размажет нас сейчас по камням, как масло по хлебу!»

Как ни кряхтел, как ни старался мэтр, чужой колдун начал первым. Огненный шар вырвался из его рук и, переливаясь всеми оттенками красного – от мрачного багрянца до ярко-алого, – поплыл к стене. Испуганно загалдели ополченцы. Ночь Огня и Стали и безумство чародеев, которые сровняли с землей Верхний город, помнили все.

Мэтр Абрельм поспешно сменил позу. На этот раз он растопырил руки, скрючив пальцы так, словно пытался кого-нибудь сцапать. И, как оказалось, не случайно. Извилистые ленты мрака потянулись от его пальцев, рыская, будто щупальца диковинного морского зверя спрута. Говорят, в океане Бурь спруты достигают такого размера, что нападают даже на купеческие суда, обвивают борта змеевидными лапами, впиваются присосками в обшивку и утягивают на дно вместе со всем грузом и командой. Счастье, что в Ласковом море, омывающем с юга Империю, спруты вырастают не больше локтя в длину. В Камате и Уннаре их ловят и жарят в масле с чесноком.

Темные нити перехватили огненный шар на полпути. Соткались в сетку, приняли его, погасив скорость полета, обхватили словно верша и потянули вниз, на головы своих же солдат.

Чужой колдун сопротивлялся отчаянно. Совершал пассы руками, приподнимался на цыпочки. Сеть неумолимо прижимала его оружие к земле.

– Ай, молодец, мэтр! – выкрикнул кто-то, довольно взвизгнув.

– Наша берет, наша! – откликнулся басовитый голос.

– Так им, так им, мэтр!

– Дави его, кошкина сына!

Гуран, ликуя в душе, одернул подчиненных:

– За пехотой глядите! Алебарды не бросать! – и выглянул из-за зубца. Наемники Лесного Кота обращали гораздо меньше внимания на магический поединок. Карабкались по лестницам, которых оказалось приставлено на этом участке шесть штук. – Лестницы отталкивай!

«А есть ли чародеи на других участках атаки? Или только нам такая честь досталась? – подумал молодой человек. – Должно быть, у нас главное направление, а там штурмуют, чтобы головы нам задурить… А мэтр, и правда, молодец. Справляется потихоньку. Только слишком уж потихоньку…»

Гуран повернулся к волшебнику, желая если не поддержать чем-нибудь, то хотя бы подбодрить, и похолодел. Абрельм едва стоял на ногах. Нет, руками он по прежнему «давил» чужое колдовство, но ноги его уже подкашивались, а взгляд остекленел – вот-вот свалится без чувств.

– Ты что, мэтр?! – Вельсгундец кинулся к нему, подхватывая под мышки.

– Спа… сибо… – выдохнул чародей, наваливаясь на руки Гурана всем весом. – Силен… гад… Стихийник…

Несколько мгновений понадобилось Гурану, чтобы осознать последнее слово. Если бы он не увлекался в университете чтением старинных книг, касавшихся истории Империи и прилегающих королевств, то не сообразил бы. Стихийниками называли сейчас чародеев, использующих Силу Стихий – Земли, Воды, Огня, Воздуха. Каждое из этих начал испускает особые эманации, которые обладающий соответствующими способностями и должным образом обученный человек способен улавливать и использовать по своему желанию. Впрочем, почему только человек? Говорят, волшебники есть у альвов и кобольдов, у дроу и гоблинов… Даже у диких кентавров. Овладевая силой какой-то одной стихии, чародей получает возможность с ее помощью совершать магические воздействия на окружающий мир. Например, Чародей Воздуха может вызывать ветер, подгонять корабли и развеивать тучи над полями. Чародей Огня способен швыряться вот такими шарами или, к примеру, осветить поле боя, зажигая в небе магические факелы. И так далее… Разве все перечислишь?!

Раньше все волшебники Сасандры были стихийниками. Но они ушли, пожертвовав собой во имя человечества,[15] и не оставили смены. Вернее, самые способные ученики полегли рядом с учителями, а оставшиеся не годились не то что в подмастерья, а даже не были достойны менять чародеям прошлого коврик у двери. Зато начали развиваться тайные сообщества, использующие совершенно другой род Силы. Человеческие чувства: страх, ненависть, признательность, обожание, ярость. Оказывается, их тоже можно ощутить и, самое главное, собрать, преобразовав в некое подобие стихийной энергии, пригодное к употреблению в чародейских целях. Подобное волшебство практиковалось и раньше, но примерно триста лет тому назад Великий Круг магов Сасандры запретил его. Почему? Высокоученые маги, входящие в Великий Круг, рассудили, что, пользуясь энергией эмоций, волшебники вытягивают из людей жизненную силу. Так ли это на самом деле? Никто не знает. Как никто не может объяснить, что такое жизненная сила, откуда она берется и куда девается после смерти.

Даже жрецы Триединого расходились во мнении по этому вопросу. Научный диспут между Мьельским и Аксамалианским храмами помнили все истинно верующие, как образец изощренного красноречия, борьбы неопровержимых доказательств и отсутствия каких бы то ни было результатов. Но тем не менее Великий Круг магов и Верховный Совет жрецов строго следил за выполнением запрета, а потому число колдунов, пользующихся человеческими чувствами, было ничтожно мало. Зато когда сильных и опытных волшебников не осталось, а жрецы Триединого погрязли в мелочных дрязгах и теософских спорах, почти не обращая внимания на светскую жизнь Империи, нашлись желающие возродить старинное и запретное знание. Словно грибы после дождя, полезли сообщества волшебников-самоучек, не обладающих и сотой долей мастерства великих предшественников, но зато преисполненных амбиций и гордыни. Многие из них погибли, переоценив свои силы, во время ночной резни, когда гвардия Аксамалы начала уничтожать вольнодумцев и заговорщиков по всей столице. Мэтр Абрельм остался в числе немногих уцелевших. Он здорово помог восставшим как в ночь Огня и Стали, так и после. Не изменил делу «младоаксамалианцев» и сейчас.

Из тех же старых книг Гуран знал, что любой стихийник сильнее любого мага «новой волны». Знал и не завидовал Абрельму.

– Что сделать, мэтр? Чем помочь? – даже не надеясь на удачу, спросил вельсгундец.

– Что… тут… сделаешь… – прохрипел волшебник. – Я… его… еще… чуть…

Он не договорил. Застонал и рухнул на колени. Черные щупальца исчезли, растворились в окружающем мраке. Огненный шар рванулся, как камень из пращи, врезался в один из зубцов стены. Каменная кладка задрожала, но выдержала. Зато пламя растеклось по поверхности стены, оплавляя ее.

Жутко заорал один из ополченцев, угодивший по нечаянности в огонь ногой. Башмак его вспыхнул, словно факел. Языки пламени жадно рванулись вверх по штанам, охватывая человека. Два прилетевших снизу болта оборвали его мучения – по подсвеченной мишени солдаты не промахнулись.