Видимо, Сталин решил, что время дать его решению официальный ход: предложения и гарантии его устроили. Курс на достижение политической договоренности с Германией рассматривался вечером 11 августа на Политбюро, и вопрос о заключении советско-германского договора был предрешен, с урегулированием «проблемы Польши»{27}. В тот же день Молотов направил Астахову телеграмму: «Перечень объектов, указанных в Вашем письме от 8 августа, нас интересует...»{28}. Последний передал ее содержание Шнурре, перечислив в ряду «объектов» и Польшу, но не сумев дать ответ на дополнительные вопросы относительно нее. Астахову было ясно, что немцы явно стремятся развязать себе руки на случай конфликта с Польшей и заинтересованы скорее перейти к обсуждению территориальных и политических проблем конкретно. Опасаясь успеха переговоров военных миссий, они готовы отказаться от претензий на балтийские государства, Бессарабию, Восточную Польшу, не говоря уже об Украине. И «это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей»{29}. В более обширном письме того же 12 августа Астахов информировал, что «конфликт с Польшей назревает в усиливающемся темпе», перебрасываются войска и речь идет уже не только о Данциге, но о «всей германской Польше» и «трудно предположить, чтобы немцы удержались от постановки вопроса о Познани, Силезии и Тешинской области», то есть «вопрос, по существу, ставится о довоенной границе (если не больше)». При согласовании этих планов предлагаемым взаимоотношениям предстоит открыть «новую эру советско-германской дружбы», война же будет не мировой, но локальной{30}.
Ю.Шнурре, со своей стороны, фиксировал все нюансы интереса советской стороны к предложениям по разделу польской территории, в частности, судьбы земель, «принадлежавших ранее Австро-Венгрии»{31}. Обе стороны договаривались, а точнее сговаривались о восстановлении и переделе результатов территориальных разделов Польши в XVIII в., обеспечивая возврат к доверсальскому порядку с некоторыми коррективами. Астахов посетил Риббентропа, был на приеме у Гитлера.
В записках Шнурре содержится констатация, что в Политбюро «делается совершенно другая политика, чем в то время, когда Коминтерн был доминирующим», — теперь он «в своем значении отступил далеко назад...»{32}. Нынешняя политика гитлеровское руководство вполне устраивала. Что касается Коминтерна, то антифашистские установки были в нем сильны. Германские коммунисты не могли оставаться равнодушными перед лицом мощной кампании в прессе и радио против Польши, аналогичной лживым обвинениям Чехословакии в терроре против немцев, преследовании нацменьшинств — явно «для провоцирования фашистами войны против Польши». В. Ульбрихт писал 15 июля Д. Мануильскому об этой кампании и предлагал «вместе с польскими товарищами и Наркоминделом» решить вопрос о том, как разоблачать «фашистскую ложь, призванную сыграть важную роль» для стимулирования войны против Польши{33}. Предложения Ульбрихта не встретили поддержки.
К тому времени проблема национальных меньшинств, столь активно эксплуатируемая изданиями и радио Третьего рейха, стала активно прорабатываться и экспертами Наркоминдела. Это было отнюдь не случайным явлением, если учесть настроения В. Потемкина и заказ М. Литвинова. Специально исследовалась проблема национальных меньшинств в Польше.
29 марта на стол руководства легла первая справка по этому вопросу, в которой излагались претензии к этой стране. Данные сюжеты расцвели пышным цветом в ряде последующих справок на ту же тему и получили наиболее полное завершение в обнародованной накануне 17 сентября в «Правде» и опубликованной без подписи статье секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Жданова о причинах поражения Польши, а затем в приказах командования фронтов РККА, перешедших в тот сентябрьский день польскую границу.
На начавшихся 12 августа переговорах военных миссий без задержек стала реализовываться сталинская тактика. Уже на второй день Ворошилов жестко заявил, что участие СССР в войне возможно лишь на территории соседних государств, особенно Польши и Румынии. На следующий день он настаивал, что без этого беседы не имели бы смысла, а 16-го назвал проблему пропуска войск кардинальной, без решения которой соглашение вообще не будет возможно. Обращение западных представителей к Польше принесло очевидный негативный ответ, переговоры зашли, как и следовало ожидать, в тупик. Непосредственно к польской стороне не обратились, реализуя замысел Сталина по торпедированию переговоров военных миссий при соблюдении некоего декорума.
В советскую пропаганду и историографию была внедрена версия, согласно которой это произошло по вине западных держав, которые не выполнили основное требование советской стороны о проходе частей Красной Армии через польскую территорию и фактически не хотели договоренности с СССР. Эту версию 27 августа в интервью газете «Известия» дал Ворошилов, и она была затем подробно развернута в «исторической справке» Совинформбюро «Фальсификаторы истории» в феврале 1948 г. Добавилось обвинение в адрес английских и французских представителей в том, что они, манипулируя Польшей, преднамеренно срывали выполнение советского требования, Советский же Союз и позже, в последних числах августа, был готов продолжать переговоры о заключении договора о взаимопомощи. Этот стереотип широко тиражировался в СССР и прочно укоренился в общественном сознании, был введен и в идеологические установки Коминтерна.
Между тем анализ ситуации и хода переговоров, а также принимаемых западными миссиями мер убедительно показывает, что проблема отказа в праве использования польской территории неоправданно раздута: она отнюдь не делала переговоры беспредметными. Западные державы, хотя и относились к СССР весьма сдержанно, в чем не могли не сказываться социальная неприязнь, осуждение сталинских деформаций и массовых репрессий, нестабильности сталинской внешней политики, были весьма заинтересованы в советской военной помощи. Они все более вдумчиво и серьезно относились к переговорам, реально надеясь заключить военное соглашение с СССР и остановить нападение Германии на Польшу, вкладывая в это все больше сил. Они отнюдь не тормозили принятие Польшей положительного решения — они ее уговаривали сделать это в какой-либо, даже «молчаливой», форме{34}. Более того, Франция пошла на беспрецедентный шаг. Э. Даладье прислал по телеграфу 21 (по другим данным — 22) августа указание главе французской военной миссии генералу Ж. Думенку подписать конвенцию, предусматривающую проход Красной Армии через Виленский коридор и, в случае необходимости, юго-восточные территории Польши и Румынию. Но официального ответа ни британского, ни польского и румынского правительств не было. Ситуация приобретала драматический характер на фоне нескольких поспешных шагов советского руководства, предпринятых 19—22 августа.
Подписание 19 августа советско-германского экономического соглашения открывало путь решению следующей задачи: в тот же день Сталин спешно провел, профорсировал рассмотрение вопроса о заключении с Германией пакта о ненападении на Политбюро. Фактически не осознавая полностью характера и масштабов угрозы со стороны фашистской Германии и посчитав на каком-то этапе гитлеровское руководство «более удобным и надежным партнером», сулившим за сговор с ним существенные выгоды, советское руководство допустило серьезные, принципиальные просчеты, стало участником силового подхода к решению международных проблем, пошло на сближение с нацистской Германией и начало проводить политику с резко выраженной антипольской направленностью{35}.
