История стала местной сенсацией, попала даже в национальные СМИ — ещё один пример склонности правых к насилию. Лоррейн выжила.

Первая статья заставила сердце Блейка ёкнуть, но по мере продолжения освещения он успокаивал себя логикой: никто не умер. Хью Браммер был психом, а психи делают психоделическое дерьмо.

Когда МРТ выявила опухоль в лобной доле Хью, Лоррейн показала снимок журналистам:

— Хью — плюшевый мишка,  — сказала она своим кошачьим хрипом, играя серебряным крестиком. — Это опухоль причинила мне боль.

Врач сказал, что она росла месяцами — ещё до той зимней ночи, когда Блейк пересёк поле к дому.

Это должно было успокоить его, если бы не одно но: на снимке опухоль была белым шариком, точно  таким же, как язва Венди.

Всё стало лучше. Холодильник был полон, квартира — прекрасна. Несмотря на колено, Венди не была так счастлива годами.

Но Блейка беспокоила батарея обезболивающих на её новом столе.

Если она не должна страдать, стоит ли ему позволить? Достаточно ли того, что у них есть?

Весна оживила пустырь, и когда они вернулись за забытым чемоданом, Блейк едва разглядел очертания дома.

Он был там. Как уроненные деньги. Разве не высокомерно — отвернуться от такого дара?

Люди выигрывают и проигрывают. Если ты можешь выиграть, но не делаешь этого, разве не выиграет кто-то другой? Может, более достойный.

Но, вероятно, нет.

Те, кто выигрывает, выигрывают часто. Иногда так часто, что перестают замечать.

«Для них удача и неудача — как близнецы, разлучённые при рождении, и они встречают только хорошего».

Однажды за обедом Блейк попытался поделиться своей дилеммой с Айлин.

— Если бы ты пожелала, чтобы с каким-нибудь ужасным человеком случилось несчастье, и оно случилось — ты бы чувствовала себя виноватой?

— Не знаю, — Айлин прикусила свою губную серьгу. — Насколько несчастье?

— Довольно серьёзное.

— Но они не умирают?

— Нет, — сказал Блейк. — По крайней мере, вроде бы нет.

— Вроде бы ? Ладно, странно. Но вообще, вот что меня смущает: если бы я знала, что могу загадать желание, я бы пожелала что-то потрясающее для себя. — Размышляя, Айлин улыбнулась. — Например, бесплатную поездку на Гавайи.

— Окей! — он оживился, радуясь, что она сама подвела его к самому интересному. — Окей! Ужасный человек страдает, а ты получаешь бесплатный тур на Гавайи! Как тебе? Два в одном.

Она снова принялась теребить серьгу.

— Эх, это, честно говоря, портит всё. Я бы не смогла наслаждаться, зная, что это стоит  кому-то крови. Слушай, Блейк, ты о чём вообще? Ты весь дерганый. Ведешь себя, будто тебе ледышку в задницу засунули.

— Просто интересно, — сказал он, замечая, как она смотрит на его пальцы, барабанящие по столу. Блейк прижал ладони к поверхности.

Айлин ответила, что, возможно, поддалась бы искушению, но ей нужно подумать.

— Типа, какие последствия для души, понимаешь?

К их столику подошла девушка, которая нравилась Айлин, и та тут же развернулась к ней:

— Эй, Анджали, садись с нами!

Одним летним утром Блейк пробирался через заросли колючих кустов и цепких сорняков, окружавших демонстрационный дом, размахивая письмом, чтобы отгонять мошкару, лезущую в глаза. В письме он выражал благодарность и рассказывал своему Другу обо всех переменах, упомянув, что теперь их останавливает только колено Венди. Но, возможно, и с этим повезёт...

На крыльце, у щели для писем, он замешкался. Продираясь сквозь заросли, он вспотел, и капля упала со лба на сложенный листок. Странно, но у ступеней крыльца мошки прекратили преследование.

Блейк подкрался к окну гостиной. Зеленоватый свет, пробивавшийся сквозь листву, выхватывал старые листья на покоробившемся полу. Полосы облупившейся краски свисали со стен, словно папоротниковые ветви.

Он вернулся к щели и заглянул внутрь — в абсолютную, невозможную тьму. Ему пришло в голову, что пространство за ней, возможно, не связано с остальным домом. Может, эта тьма ведёт куда-то ещё.

Блейк развернул листок, достал ручку и добавил постскриптум.

«Я беспокоюсь о последствиях для души» , — написал он.

Когда он вернулся домой, мать разговаривала в кабинете с Джей-Джеем Блейзингеймом.

— Джей-Джей, я не говорю, что в литовской мебели слишком много ящиков, просто в американской их меньше...

В комнате Блейка на кровати лежал листок той же дешёвой бумаги, что и в прошлый раз. Он сел и прочитал:

Дружище,

Рад, что твоей маме лучше. Немного света — и всё тянется к солнцу. Но жаль, что с коленом. Думаю, если бы его починили, всё стало бы иначе. Я хотел бы помочь и, как назло, у меня есть ещё света на обмен, если ты в настроении торговаться.

Конечно, я понял из твоего P.S., что тебя что-то тревожит. С тем парнем, чьё имя ты обменял, случилась беда, и ты чувствуешь вину.

Помнишь Человека-Вещи? Однажды я спросил его, где он хранит свою коллекцию. «Куда ты деваешь всё, что, как я говорил, делает меня несчастным?» Я не мог устоять перед игрушкой, так что в его кепке Arco скопилось столько гадких чувств, что я не верил, будто они там все поместятся.

Человек-Вещи был из тех, чей возраст не угадаешь. Кожа обтянута, будто от работы на улице или от курения, а может, и от того, и от другого. Он всегда улыбался, но в тот раз улыбнулся так, что мне не понравилось: коричневые зубы, белёсые дёсны, будто вылезающие из лица, которое уже почти стало черепом. Он сказал: «Мальчик, боюсь, это секрет не для обмена. Разве ты отдашь комбинацию от своего сейфа или карту к кладу?»

Дружище, мы просто друзья, которые торгуются. Но пойми: когда ты платишь кому-то, ты не решаешь, как они потратят эту плату.

Если есть кто-то, кого ты ненавидишь, — давай сделку. Напиши имя на бумажке, как в прошлый раз, и кинь в щель. Я дам тебе света.

Искренне твой,

Друг

На верхней строке листка Блейк вывел «Грейнджер»  — имя сварливой арендодательницы из их старой квартиры, где Венди повредила колено и началась чёрная полоса. Затем он сложил бумажку и вышел.

Через два дня пришли новости о наследстве. Дядя Редж, почти десять лет боровшийся с Альцгеймером, тихо скончался во сне в клинике в Орегоне, и Венди оказалась единственной наследницей. Вторым подарком судьбы стали земли на северо-западе Орегона стоимостью больше $200 000.

Венди положила трубку после разговора с юристом, передала сыну новости и разрыдалась.

— Почему ты плачешь? — спросил Блейк, садясь рядом и обнимая её. Сквозь панорамное окно новой гостиной было видно, как река пылает в свете заката.

— Просто кажется, что это обман, Блейки, — прошептала она.

— В каком смысле?

— В смысле... что я такого сделала, чтобы получить ещё один золотой билет?

— А кто вообще заслуживает  то, что получает? — Блейк потрепал мать по плечу и взглянул на сверкающую реку.

Начался одиннадцатый класс Блейка. Венди перенесла первую операцию на колене, а через пару месяцев — вторую.

— Хочешь услышать что-то ужасное? — спросила она, лёжа в постели с подушкой под ногой. Вторая операция прошла успешно. Стояла поздняя осень.

Блейк протянул ей банку сельтерской. — Конечно.

— Помнишь миссис Грейнджер? — Венди скривилась.

— А, — сказал Блейк. — Да.

Их бывшая арендодательница попала в аварию: она свернула, чтобы избежать оборванного троса, и врезалась в кучу гравия, оставленную дорожными рабочими. Миссис Грейнджер получила сотрясение, а её девятилетняя внучка на переднем сиденье раздробила об торпеду оба локтя.