Когда солнце исчезло в раскаленном алом мареве за деревьями, они снова залезли в повозку. В полумраке они тащились по джунглям, пока глубокой ночью не очутились в выбитой колее, так что трясти стало меньше. В темноте мрачной процессией проплывали мимо тени деревьев. Силуэт Пиру мерно покачивался на фоне мерцающих на востоке звезд.
Наступил рассвет, и повозка остановилась. Миновал второй день. Здесь ямы с водой не было, и Пиру пришлось рыть землю топориком, пока на глубине двух футов не появилась коричневатая струйка воды.
Когда вечером они снова пустились в путь, Пиру сказал:
— Мы переберемся через брод у водопада. Там могут быть и другие повозки — в это время года все путешествуют по ночам. Не думаю, что нам грозит опасность, но на всякий случай затаитесь. И, сахиб, не стреляйте, пока я не скажу!
Другие повозки тоже путешествовали по ночам. Пиру прошептал, что одна едет прямо перед ними. Клоки пыли, поднятые ее колесами, все еще висели между деревьями. Дважды мимо проскрипели встречные телеги; однажды протрусила целая компания, сбившаяся в кучу и распевавшая во все горло, чтобы отпугнуть диких зверей. Рядом с заброшенным храмом появился сипай. В руке он сжимал винтовку и, похоже, только что пробудился ото сна.
По полотняному навесу ударил грохот водопада, и буйволы с плеском вступили в воду. Родни, прижавшись глазом к щелке в занавеске, узнавал каждый холм и каждую долину охотничьего заповедника; здесь Шумитра заметила райскую птицу, тут ветка едва не сбила с Изабель шляпу, а вон там, у Обезьяньего Колодца, Серебряный Гуру сидел и поджидал Девана. Над головой дрались и болтали обезьяны. Повозка повернула и двинулась прямо через рощу. Когда дорога совсем пропала из виду, они остановились. Обезьяны затихли.
Пиру соскочил на землю и прошептал:
— Вроде бы вы говорили, что кивер вам маловат. Верно, сахиб? Мне тоже так кажется.
Родни вяло ответил:
— Да. У Рамбира была маленькая голова.
Пиру исчез, и на десять минут наступило затишье. Потом послышался звук голосов и шуршанье листьев. Родни приложил глаз к щелке.
Пиру возвращался вместе с сипаем, которого они видели на том берегу реки. Покрытый пятнами зеленый мундир свидетельствовал о том, что тот — из Тринадцатого стрелкового. Он устало тащился среди деревьев, солнце било ему прямо в лицо, и Родни понял, что знает его. Это был Шамсингх из его собственной роты. Шаму — мирный пахарь, Шаму, рычавший как собака. Он спотыкался на ходу и выглядел больным. Родни вытянул из-за пояса пистолет и навел на Пиру. Этот умрет первым.
Он увидел, что винтовка Шамсингха висит у того за спиной и услышал ноющий голос Пиру:
— Вот моя телега, о сиятельный! Сломанное колесо — то, что спереди.
Сипай ответил:
— Если ты не можешь починить его, Пиру, я-то что сделаю? Кто из нас плотник? Ладно, сейчас погляжу.
Лицо у него было растерянное и напуганное, как у потерявшегося ребенка, а на штык налипли куски печени и сгустки крови. Он говорил хриплым голосом, и, о чем бы он не думал, мысли эти были далеки от Обезьяньего колодца. Он двинулся к передку повозки. Пиру, причитая, последовал за ним, и они пропали из виду. Родни молча развернулся, а Кэролайн положила одну руку на лоб Робина, а другую приблизила к его рту.
Солнце стояло низко, и на полотнище навеса легли две тени: впереди — неуклюжая тень Шамсингха, в высоком кивере с торчащим штыком, а за ним — маленькая головка и согбенная спина Пиру. Родни поднял пистолет.
Руки Пиру дернулись, рванулись вперед и вверх, а потом отошли назад. Теперь между ними и шеей Шамсингха появилась прямая черная полоса. Действие напоминало театр теней, и Родни почувствовал, как приподнимаются волосы на затылке. Пальцы сипая вцепились в полосу, кивер упал и откатился куда-то в пыль, а тело закачалось. Еще минута безмолвного и страшного напряжения, и он начал дергаться, а его башмаки, постукивая, стали выписывать какой-то нелепый танец. Большая тень медленно клонилась вниз, и по-прежнему жесткая линия связывала двух марионеток. Вторая тень развела руки, линия изогнулась дугой и стянулась. Шамсингх рухнул на землю. Его голова стукнулась о переднее колесо.
Родни рывком откинул занавеску и увидел, как Пиру, на лбу которого проступили крупные капли пота, заталкивает в набедренную повязку черный шелковый платок. Шамсингх лежал на боку у колеса, с иссиня-черным лицом и выкатившимися глазами.
Пиру возбужденно обернулся к Родни. Он выглядел лет на десять моложе.
— Вы видели, сахиб? Видели, мисс-сахиба? Очень даже неплохо, скажу я вам. Конечно, он знал меня десять лет и доверял мне, но все же — я справился в одиночку. А ведь прошло… дайте-ка подумать… да, двадцать пять лет и несколько месяцев с моего последнего раза. Тот был восемьдесят четвертым. Значит, этот — восемьдесят пятый.
Он присел на корточки у трупа и принялся расстегивать ремень. Потом поднял глаза и по-детски нахмурился:
— Только по-настоящему он не считается, потому что все сделано не по правилам. Не было ни благословления, ничего.
И он за руки поволок тело к колодцу, покачивая головой и что-то бормоча. Родни вылез из телеги и закинул винтовку, штык и ремень внутрь. Ему стало лучше. От вида мертвого Шамсингха рот наполнился слюной, а в глазах появился блеск.
Кэролайн смотрела на него, и он опустил голову, делая вид, что не замечает. Она медленно сказала:
— Что все это значит? Кто такой Пиру?
— Что значит? Он — туг, профессиональный религиозный убийца в отставке.[104] Должно быть, из-за моего отца стало слишком опасно этим заниматься, вот он и бросил, покуда мог. И он служил полковым плотником — плотником в моем полку — все эти двадцать лет!
Он беззвучно расхохотался. Вернулся Пиру и Кэролайн спросил:
— Почему ты убил этого человека, Пиру? Заманил его сюда и убил?
Плотник повернулся и с удивлением уставился на нее:
— Сахибу был нужен кивер побольше, так? Отец сахиба чуть было меня не повесил, так? Он был великий человек, отец сахиба. Поэтому я и раздобыл шапку его сыну. Это честь для меня. Ну, и удовольствие тоже. Ох! О самом главном чуть не позабыли!
Он просунул через занавеску кивер Шамсингха, достал второй и небрежно кинул его в кусты.
Кэролайн сказала:
— Но… но… он не собирался причинять нам вред!
Родни рявкнул:
— Смотри! Видишь следы? Это — от Алана Торранза.
Он сунул штык ей под нос и подержал несколько секунд. Когда она опустила глаза, он задвинул его в ножны и крикнул через полог:
— Поехали, Пиру!
Через четверть часа повозка остановилась и Пиру, обернувшись, сказал:
— Сахиб, я к воротам не пойду. До них всего двести ярдов. Я пойду к Ситапаре. Конечно, я ее знаю. Я буду там, если снова вам понадоблюсь.
Он отстегнул занавеску, и Кэролайн с Робином на руках выбралась наружу. Родни вылез следом. Пиру развернул буйволов, и повозка, поскрипывая, стала удаляться прочь. Солнечный свет, отражаясь от дороги, бил прямо в глаза. Прищурившись, он различил крепостные ворота и уставившихся на вновь прибывших часовых. Там их ждала безопасность, четыре стены и возможность, наконец, выспаться. Он медленно двинулся вперед вместе с Кэролайн. С каждый шагом силы его убывали, а нервное напряжение, помогавшее держаться, истощалось. Ноги Кэролайн были в крови, но Робин уютно устроился у нее на руках, и ей хватало сил его нести. Крепость поплыла перед глазами, ноги внезапно подкосились, и он был вынужден схватиться за плечо Кэролайн, чтобы не упасть. В воротах часовые в желтых мундирах преградили им дорогу. Подбежал хавилдар. Родни его узнал и постарался встать прямо, пока тот пялился на него, как на призрак.
Он хрипло произнес:
— Мои приветствия, Гурбачан. Пошли сообщить рани. Мы ищем убежища.
Они прошли под входную арку. Родни все сильнее опирался на Кэролайн. На крепостном дворе бил фонтан. Внезапно она опустилась на его край, как когда-то Джулио — сидел и показывал Притви Чанду свою книгу про птиц. Проснулся и заплакал Робин. Она успокоила его, ласково проведя рукой по лбу. Родни опять шатнуло. Ему надо держаться к ней поближе, не то он упадет.
