Он вынудил себя думать о том, что делать дальше и куда отправиться. Все остальное потом. На западе текла Чита; но с Робином ему реку не переплыть, а воспользоваться паромом он не отважится. На севере и юге банды мятежников наверняка обшаривают Деканский хребет. Придется идти на восток. Другого выхода нет.
Ранним утром, задолго до наступления испепеляющего дневного зноя, листва еще сохраняла свежесть, и даже пыль немного улеглась. Его конюшни сровняли с землей, а лошади сгорели заживо. Бунгало превратилось в груду потрескивающих черно-красных углей, от бугенвиллий остался один пепел. И посреди этого разорения переливался в холодном великолепии оранжевых и золотых тонов золотой мохур у подъездного столба. Когда взойдет солнце, его блистательная красота будет слепить глаза. Сгибаясь под весом мешка, он перелез через ограду и прополз вдоль стены принадлежавшего де Форресту сада. И двинулся на восток — одинокий сипай с перемазанным кровью закопченным лицом, горящими яростью глазами и мешком добычи. Те, кто его замечал, не собирались его останавливать.
Теперь, в хмуром утреннем свете, он наконец-то четко увидел то, что скрывалось в мельтешении ночи. Слева и справа дымились развалины зданий, и в пыльном воздухе висел тошнотворный запах горящих волос и плоти. На газонах валялись переломанные кресла и диваны, со вспоротой обивкой и торчащим наружу конским волосом. Обочины были усеяны детскими игрушками вперемешку с чашками, часами и разорванной одеждой. Кое-где под деревьями ворочалась пьяная обслуга из низших каст.
Мимо промаршировала кучка сипаев из Восемьдесят восьмого полка, волоча за ноги женский труп. Они не узнали его, а он не узнал ее, потому что у нее не было головы. Та голова, что гордо покачивалась на конце штыка шедшего последним сипая, голова со следами от множества тупых ударов, отделивших ее от тела — эта голова принадлежала мужчине. Майору Суизину де Форресту из Шестидесятого полка Бенгальской иррегулярной кавалерии. Рот его сводила та же мертвенная усмешка, что отличала его при жизни, и под пятнами от пороховых ожогов на лбу все так же презрительно глядели глаза.
Появились шакалы. Обычно днем они где-то прятались, и прочесывали гарнизонный городок по ночам, заливаясь сумасшедшим хором. В эту ночь они затаились, напуганные грохотом и заревом; даже теперь они не были до конца уверены, что все эти свежие мертвецы полностью в их распоряжении. По мере подъема солнца чутье убедит их, что это действительно так, а пока они выбирались из своих укрытий, принюхиваясь и удивляясь. Они перебегали от куста к кусту, их серые тени с висящими хвостами выглядывали из-за кактусов, и они все ближе и ближе подбирались к телам, разбросанным по полям и садам, на газонах и аллеях, и у здания суда. На ветвях деревьев, вытягивая шеи, рассаживались рядами стервятники. Они тоже ждали.
Серебряный Гуру мог бы ему помочь… но для этого пришлось бы пойти в город к Малому Базару. К тому же, они могли обнаружить, кто он такой. Тогда он тоже убит. Делламэн мертв наверняка. Бунгало комиссара стояло рядом со зданием суда, так что толпа, конечно, сожгла его и убила владельца. А вот куда делись Лахман и айя? Что сталось с Симпкином, Андерсоном, Сандерсом, Кавершемом, Изабель, Дотти, Кэролайн? Слишком их много, чтобы о них думать. На востоке, как раз там, куда он идет, лежит Кишанпур. Кишанпур, в котором все мыслимые пороки сплелись в один клубок, где даже от крепостной тени несет разложением. У Шумитры была нежная, податливая плоть и огромные глаза. Неужели он когда-то прикоснулся к полыхавшему в ней чистому огню? И все это ушло, все было ложью? Он не сможет снова взглянуть ей в лицо. Должно же быть какой-то другой путь. Робину нужен отдых и убежище. Один за другим с пустого неба спускались коршуны, и ветер свистел в их крыльях. Для него нигде не было места.
Он спас ей жизнь. Она должна ему помочь. Это его единственная надежда и единственный шанс.
Он вступил в поля и двинулся дальше, обогнув общинные пастбища к северу от города. Плоская распаханная равнина, где временами встречались манговые рощицы и чахлые кусты колючего кустарника, через восемь миль упиралась в низкие утесистые отроги гор Синдхия. Оттуда начинались джунгли. Там он сможет спрятаться. Мешок врезался в ободранное плечо. Прямо у него над головой громко пропела что-то одинокая птица и перепрыгнула в ветки на сучок.
Однажды он наткнулся на сипаев из своего полка. Тридцать человек, построившись по всем правилам, маршировали с севера на юг. Он лежал на земле, пока они не прошли, но ни один из них не смотрел по сторонам. Стерня колола подбородок, и, глядя на них, он понял, что весь мир сошел с ума. Куда они спешили так целеустремленно, под бой единственного барабана? Какая извращенная до безумия дисциплина заставляла их, обливаясь потом, тащиться по стерне, гордо демонстрируя мундиры Компании? Он с усилием поднялся на ноги и двинулся дальше.
Чуть позже он обнаружил в канаве труп. Это был субадар-майор Мехнат Рам. Мертвое тело успело застыть, но повреждений на нем не было. Он был в форме старого образца и сжимал в руке саблю. Родни перевернул труп ногой и пробормотал: «И ты тоже?».
Через два часа после того, как он покинул бунгало, и через четыре мили пути по равнине, сипаи встречаться перестали. Зато появились следы тех, кто искал спасения от разразившейся напасти. Избегая большой дороги, они окольными тропками выбирались из гарнизона и города, и теперь их пути начали объединяться. За каждой семьей, погоняющей тощего пони, за каждым вьючным быком и запряженной буйволами повозкой по равнине тянулся палец пыли. Такого не случалось уже лет пятьдесят, но люди знали, что делать, так что весть не застала их врасплох: рассказы о том, как, бросив все, спасаться бегством, они слышали с самого рожденья. Эта власть, как и всякая другая на памяти их отцов, дедов и прадедов, рухнула в огне мятежа и обернулась пожарами, убийствами и грабежами. А это значит, что рано или поздно пострадают именно они. Власть казалась такой прочной, но они всегда понимали, что доверять ей нельзя, и поэтому знали, что делать. Проходя мимо, Родни думал — сколько пройдет времени, прежде чем они разгадают его несложную маскировку? И заработают рупию, выдав его сипаям. Или даже две, если убьют его сами.
Он не осмеливался дать себе передышку. Слабое, неровное дыхание Робина раздавалось у него прямо над ухом. Спина ныла, шершавая горловина мешка исцарапала руки в кровь. Все его силы и вся воля уходили на то, чтобы сделать еще шаг. А потом еще один.
Он тяжело тащился по манговой роще. Тени стали квадратными, и рыжая собачонка пыталась схватить его за ногу. Ноги погрузились в пыль, и он поднял глаза. Он стоял на грязной улочке, которая вела сквозь Девру, и сворачивать было уже поздно. Картины внезапно появлялись в поле его зрения и тут же снова расплывались. Он заметил семью земледельцев, отдыхавшую в тени, и подумал, что они смотрят ему вслед… Или нет? Он заметил кучку людей под деревом… Должно быть, деревенский колодец. Язык распух и не помещался во рту. Среди покачивающихся блеклых теней он заметил серебристый блеск. Кавалерист из Шестидесятого полка обращался к толпе у колодца. Это явно был вожак, трезвый, настороженный и возбужденный, и его глаза горели при виде собравшейся кучки людей. Какой-то старик невнятно задал вопрос и он воскликнул:
— Откуда вам знать, что это правда?
Он порылся в ташке и вытащил на свет какой-то предмет.
— Вот, смотрите! Помните знаки сырого мяса, которые проносили ночью через ващу деревню?
Мужская рука, стиснутая в кулак и отрубленная у запястья, упала в грязь к ногам Родни. Ему бросились в глаза знакомая золотая печатка на мизинце и рыжие волоски, вьющиеся на могучих костяшках.
Слушатели стали перешептываться и вытягивать шеи, стремясь разглядеть руку. Кавалерист крикнул поверх голов:
— Джай рам, джи![103] Эй, брат, ступай-ка сюда. Помоги мне втолковать этим деревенским остолопам, что они должны убивать всех англичан, каких сумеют поймать. Потому что кое-кому удалось скрыться. И верни мне руку. Это толстого полковника-сахиба.
