Наполовину оглушенный субадар Нараян лежал в толпе перед зданием суда совсем недалеко от Родни. Увидев, что Родни вскочил и побежал, он медленно поднял пистолет и тут же опустил его. Обернувшись, он столкнулся с разъяренным взглядом наика Парасийи. Тот проговорил сквозь стиснутые зубы:
— Нам придется их всех поубивать, субадар-сахиб. Любой, кто не с нами, тот против нас.
Мимо пробежала толпа мусульман из Шестидесятого полка. По подбородкам у них текла слюна и они вскрикивали: «Бам! Бам! Бам!» Субадар, шатаясь, поднялся на ноги. Безумие! Что ему делать, если такое происходит по всей Индии? Надо подождать, посмотреть, а когда они немного придут в себя, постараться их утихомирить.
В пятидесяти ярдах от него умирал прапорщик Горацио Симпкин. Одежду с него сорвало взрывом, и все его тело, от лба до пят, было сплошным ожогом. Он ослеп и умирал, и где-то высоко над ним, в пронизанной молниями боли тьме, развевался британский флаг. Когда он увидел, что Восемьдесят восьмой полк взбунтовался, он понял, что надо быстрее взорвать их пороховой склад. Они останутся ни с чем, а у Тринадцатого и Шестьдесят шестого будет время, чтобы поспеть на помощь. И он спасет Бховани для Англии. Во всяком случае, он намеревался это сделать. Но обломок горящего бревна, поднятый на воздух взрывом, сделал это на секунду раньше. Склад взорвался прямо ему в лицо. И теперь он умирал, но помнил о своем долге. Как офицер и джентльмен, он был обязан выплатить ростовшикам все, что занял из расчета двенадцать процентов в месяц. Капитан Сэвидж как-то отдолжил ему пятьдесят рупий. Того имущества, что от него останется, недостаточно, чтобы их вернуть. Он дернулся и застонал. Эмма… Содержать ее — его долг, а она жаловалась, что умирает от голода. Британский флаг расплывался во тьме, пока не остался только кроваво-красный крест Святого Георгия, летящий на крыльях агонии, бьющийся и развевающийся высоко над головой, а все вокруг стремительно заволакивало черным дымом.
Гарриэт Кавершем проснулась от запаха гари. Она села, втянула носом воздух и толкнула мужа:
— Юстас, что-то горит. Вставай и выясни, в чем дело.
Подполковник Кавершем божественным тенором выводил арию, а тысячи слушателей, заполнивших огромный зал, аплодировали, заливаясь слезами. Он услышал и подчинился, так и не проснувшись по-настоящему, и в душе продолжая петь. По туго натянутому полотну потолка бежала струйка огня, а тростниковая крыша была объята пламенем. Мигая, он подтолкнул жену к выходу на веранду, поэтому притаившиеся среди деревьев сипаи застрелили ее первой. Уже мертвая, она рухнула ему на руки. Он уставился сначала на нее, потом на газон. Его силуэт четко рисовался на фоне пламени, превращая в идеальную мишень, но им понадобилось еще три выстрела. И до самого конца он не имел ни малейшего представления о том, что ударило его в живот и грудь.
Том «Еще бутылочку» Майерз лежал в своей комнате. В соседней комнате спали его жена и дочь. Время от времени они заходили, чтобы посидеть с ним, но сейчас он был один. Полностью одетый, он лежал на кровати, вцепившись пальцами в деревянную раму и уставившись в потолок. В серых, подернутых алым тучах огня и дыма на него надвигался Гнев Господень. Кара Господня настигала его подобно скорпиону, и скорпион, ползавший внутри его головы, втянув в хвост жало, все рос и рос. Серо-черный скорпион, расписанный алым. «Никакой пощады. Пусть бежит пот, и льется кровь, и грозный скорпион мечется гигантскими скачками. Я — жалкий грешник, ослушавшийся Тебя и недостойный называться Твоим сыном. Другие видели меня и следовали за мной, и я не умер. Так порази меня!» Гнев Господень обрушился на него как удар молнии. Ее сверкание ослепило и прожгло насквозь. Из лиловой тьмы протянулась Десница Господня, придавила его и стала душить. Хлынули моча и кал, он улыбнулся и закрыл глаза. Когда минуту спустя в вонючей комнате появились сипаи с лампой, они не прикоснулись к нему, потому что и так было ясно, что он мертв. Вожака у них не было, поэтому, шепча молитвы, они ринулись прочь из бунгало. Матушка Майерз и Рэйчел притаились в соседней комнате, вслушиваясь в темноту.
Посыльный Лахман метался по военному городку, сжимая в руке кухонный нож. Мысли его тоже метались, обгоняя друг друга: у золотых дел мастера на Кузнечной улице есть задняя комната, где они смогут укрыться на несколько дней. А потом он как-нибудь раздобудет лошадь. Старик Шер Дил был не так уж плох — для мусульманина, разумеется — но в последние годы стал выживать из ума. Он слишком много себе позволял. Неправильно и недостойно, когда великого капитана Сэвиджа-сахиба называют Родни-сахибом, как будто он все еще ребенок. Но теперь, когда сипаи прикончили старого дурака, Сэвидж-сахиб обязательно сделает дворецким его, Лахмана. И он сможет служить сахибу вечно, и всегда быть рядом с ним, и все будет делаться именно так, как подобает. Сипаи, эти предательские свиньи, еще получат свое, когда Сэвидж-сахиб до них доберется. Но сначала надо его разыскать и помочь ему скрыться, а то они его убьют. Он все продумал: нож, деньги — все его сбережения и золотые украшения его жены, припрятанный пистолет, порох и пули, и одежда простолюдина. Он сумеет выручить сахиба. Порой его останавливали сипаи и тогда он повторял одно и то же: «Я ищу своего сахиба. Я хочу его прикончить, или хотя бы воткнуть нож в тело этой мерзкой белой свиньи!»
Урсула Херролд схватилась за бортики кроватки и радостно засмеялась. Она обожала кивера и смуглые лица, обожала добрые крепкие руки, которые умеют вскидывать в воздух, раскачивать и щекотать гораздо лучше, чем айя и почти так же хорошо, как папа. Надо погукать, а потом покричать. Когда она гуляла с айей и они попадались навстречу, это всегда вызывало у них смех, и они поднимали ее высоко-высоко. «Стойся! Левой, павой! Левой, павой!» Она топала босой ножкой в такт собственной команде, и завопила от восторга, когда увидела дуло винтовки.
Рани Кишанпура все тихую ночь простояла на крепостной стене. На закате на крепость обрушилась песчаная буря, в бешеной ярости сгибая деревья, и стало заметно прохладнее. Она не сводила глаз с запада, изо всех сил вцепившись в камень, и ощущая под пальцами его грубую поверхность. Она ничего не видела, и знала, что ничего и не увидит, кроме молчаливой реки и джунглей. Время от времени она сглатывала слюну, и стояла так, пока за ее спиной не взошло солнце. Тогда она сбежала вниз, схватила своего сына на руки и не расставалась с ним весь день.
Сокрушительный рев прекратился. Над ухом у Родни кричали «Бам! Бам!»; рядом с ним, раскрыв рот и задыхаясь, валялись люди. Он вскарабкался на ноги, и побежал вдоль задней стены суда, на север, к садам. Позади него разом, как огромное животное, выдохнула толпа, но никто его не преследовал. Он не думал, чтобы кто-то заметил, как он убегал.
Спотыкаясь на ходу, неуклюже перелезая через ограды, огибая хижины, где жили слуги, он торопливо пробирался в свое бунгало. Он был безоружен… Это потом, сейчас главное — Робин и Джоанна. Голова раскалывалась, от рези из глаз текли слезы. Потрясение и нервное напряжение причиняли физическую боль, такую же острую, как ожоги. С внезапной, не на чем не основанной уверенностью он понял, что в эту ночь вся Индия рухнула в огне и дыме, что мириады населявших ее людей превратились в его врагов, и ему не найти ни милости, ни укрытия ни на ее полях, ни в джунглях. Справа и слева от него горели бунгало, и перед каждым из них двигались на фоне пламени темные фигуры. Кое-кто возбужденно кричал и палил из винтовок, но остальные уже пережили первый панический приступ страха, и стояли, сбившись в кучки и перешептываясь.
И повсюду — упираясь коленями в дно пересохших оросительных каналов, свисая лицом вниз с перекрытий колодцев, раскинув руки на клумбах и застыв в судорожной позе на пыльных тропинках — повсюду валялись мертвые изуродованные тела. Белые и смуглые, хозяева, слуги и сипаи. Безголовый труп у подножья стены, огораживающей сад Скалли. Девушка без рук, в одной ночной рубашке, скорчившаяся под джакарандой, и лежащий поперек ее тела проткнутый штыком сипай. Языки пламени, охватившие крышу бунгало, и дикий крик женщины, сгорающей заживо, пока сипаи, держа карабины наготове, ждут на лужайке перед домом. Это у Каммингов. Изабель собиралась к Дотти ван Стингаард. Кэролайн, наверно, тоже там. Он на мгновение помедлил. Нет, ему нельзя останавливаться. Безумный восторг предвкушения превратил боль в наслаждение. Он вспорет сипая одним взмахом стального лезвия, но не убьет, нет, а медленно, голыми руками, станет вытягивать кишки. На темном, обгоревшем лице пылали глаза, и кровь медленно сочилась из-под ногтей.
