Пора. Теперь – очень быстро, пока никто не разобрался, что надежная охрана дрыхнет без задних ног.

Яма была слишком большой, идол легко помещался в ней и вдоль, и поперек. Чтоб упереть его в пол, Нечай проковырял в земле углубление – сырая глина подавалась хорошо, а колодка на ноге только помогала. Главное, чтоб не соскользнул!

– Извиняй, древний бог! – усмехнулся Нечай, поднимая истукана, – но без тебя мне не выбраться.

Дубовое изваяние прочным клином встало между стеной под дверцей в потолке и вырытой ямкой. Лезть наверх сильно мешала колодка, пришлось свесить правую ногу и подтягиваться на руках. Еще трудней оказалось, подобравшись к дверце, отпустить одну руку, чтоб нащупать засов. Яму явно рассчитывали на медведя, а не на человека – в дверную щель легко пролезал палец. Нечай, цепляя тяжелый засов ногтями, не без труда сдвинул его с места. Но сдвинул! Замка не было!

Дворовые храпели над самой головой, и тихого скрежета засова явно не слышали. Но и Нечай не сразу расслышал скрип снега под чьими-то ногами, а когда расслышал, замер и перестал дышать: не успел. Сейчас поднимется шум, дворовых растолкают, может – сменят, и тогда все пропало…

Но тот, под кем скрипел снег, явно не торопился шуметь, напротив – подкрадывался к яме медленно: останавливаясь, осматриваясь и прислушиваясь. Нечай убрал руку и услышал по другую сторону дверцы чужое дыхание. Кто-то пришел ему на помощь? Кто-то его пожалел?

Засов отъехал в сторону в один миг, дверца распахнулась мгновенно, и, прежде чем Нечай успел что-то сообразить, пятка, одетая в тяжелый сапог, со всей силы ударила в подбородок – перед глазами мелькнул широкий силуэт расстриги, и Нечай, не удержавшись, рухнул вниз. Вслед за ним по стене, оставляя борозду в мокрой глине, медленно сполз истукан, едва не придавив Нечаю ноги.

От пинка в подбородок в голове что-то рассыпалось с оглушительным треском, удар об землю выбил воздух из легких – Нечай силился подняться, но только скреб пальцами склизкий пол. Между тем Гаврила не спеша опустил в дверцу приставную лестницу и скользнул вниз – удивительно, такой тяжелый и немолодой человек умел двигаться с кошачьей грацией и с кошачьей же быстротой. Шубу он скинул до того, как распахнул дверцу, и теперь ничто не сковывало его движений.

Нечай успел только приподняться на локтях, когда расстрига переложил в руки нож, зажатый в зубах, и шагнул в его сторону, всматриваясь в темноту: на фоне светлого пятна в потолке его фигура хорошо просматривалась, да и к темноте Нечай привык. Он ударил обеими ногами в колени противнику, стоило тому оказаться досягаемым – кривая тяжелая колодка острым краем врезалась в кость: Гаврила охнул и опрокинулся назад, едва не сломав лестницу, но, оттолкнувшись от нее, немедленно оказался стоящим на ногах. Нечаю хватило времени, чтоб подняться и отступить в темный угол.

Шум в яме не разбудил дворовых – слаженный храп несся в открытую дверцу, и только тогда Нечай подумал, что сбитень, принесенный отцом Гавриилом для своих духовных сыновей, предназначался именно для этого.

Нечай не стал ждать, пока расстрига привыкнет к темноте или расслышит его дыхание – прыгнул первым, перехватывая правое запястье Гаврилы с направленным вперед ножом. Гаврила ответил молниеносным ударом слева, но, заваливаясь набок, Нечай руки не разжал, увлекая расстригу за собой. Не прошло и секунды, как они, обнявшись, покатились по полу, и Гаврила очень быстро подмял Нечая под себя.

Рука, сжимающая запястье Гаврилы, слабела. Расстрига молча дышал Нечаю в лицо и не давал шевельнуться: любая попытка освободиться играла на руку противнику – Нечай задыхался и напрасно терял силы. Гаврила дожал бы его за пару минут, но перестраховался и, не дав Нечаю опомниться, уперся левым локтем ему в кадык, заваливаясь на него тяжестью всего тела. Нечай выдернул правую руку, но она только жалко скользила по рубахе Гаврилы. Для ощутимого удара в лицо не хватало замаха, и Нечай сумел лишь упереться ему подмышку, но нисколько не ослабил давления на горло. В голове помутилось через минуту, Нечай захрипел, надеясь вдохнуть, левая рука все еще отодвигала нож, направленный в бок, но дрожала и готова была сорваться.

Он ничего не слышал, кроме собственного хрипа и шума в голове, и, наверное, на миг потерял сознание, потому что не понял, когда хватка расстриги ослабла, выпуская его на свободу. Стоило хлебнуть немного воздуха, чтоб тут же мучительно закашляться: в горле стоял колючий, шипастый ком. Нечай судорожно тянул в себя воздух, хрипел, кашлял, хватаясь за шею руками, из глаз катились слезы, голова отчаянно кружилась – он думал, что умирает, и ничего не понимал.

Чьи-то руки подняли его подмышки и усадили на пол, обнимая за плечи: дышать стало немного легче, но кашель не успокоился и к нему добавилась тупая, скребущая боль в горле.

– Братишка, братишка… – услышал он сквозь звон в ушах.

Мишата… Как вовремя!

– Воды бы ему попить… – раздался робкий голос кузнеца.

Вот уж точно! Нечай приоткрыл мокрые от слез глаза – темнота вокруг закружилась с новой силой.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он отдышался и откашлялся. Кузнец успел принести воды на дне горячей кружки – растопил снег на тлеющих углях, вокруг которых спали дворовые. Нечай вцепился в кружку обеими руками и едва не поперхнулся, глотая ледяную воду – все равно ее оказалось маловато.

– Жив, братишка? – Мишата повернул его лицо к себе, и Нечай кивнул.

– Надо выбираться отсюда, пока никто не проснулся, – кузнец посмотрел наверх.

– А этот? – Мишата показал на тело Гаврилы, ничком лежащее на полу.

– Закроем здесь, и дело с концом, – ухмыльнулся кузнец, и только тогда Нечай увидел в его руках увесистый ручник – не иначе, расстрига схлопотал им по затылку.

– Давай наверх, – кивнул Мишата кузнецу, – ты оттуда руку подашь, а я снизу подтолкну.

Нечай хотел сказать, что по лестнице и сам замечательно поднимется, но шипастый ком снова выкатился в глотку. Мишата помог ему встать на ноги и потащил к лестнице, но Нечай уперся и закашлялся, пытаясь сказать, чтоб они вытаскивали наверх истукана.

– Не говори ничего, – заботливо посоветовал брат.

– Да погоди… – прохрипел Нечай и согнулся от кашля.

– Чего годить-то? Бежать надо отсюда!

– Идола заберем… – выдохнул Нечай.

– С ума сошел? – Мишата подтолкнул его вперед, хлопнув между лопаток: Нечай охнул и выпрямился.

– Чего он говорит? – спросил кузнец с лестницы.

– Идола, говорит, надо вытаскивать! – фыркнул Мишата.

– А что? Может, он и прав… – кузнец тут же вернулся обратно в яму, – сожгут ведь… А так спрячем где-нибудь – пусть ищут.

– И ты туда же? – зашипел брат, – ноги бы унести, пока никто не проснулся!

– Ничего, унесем как-нибудь, – подмигнул ему кузнец и взялся за дубовое изваяние.

По тропинке через лес кузнец волочил за собой истукана, зацепив свой пояс за его рога, а Мишата вел Нечая под руку, но того все равно пошатывало и кидало из стороны в сторону, у него стучали зубы и тряслись колени. Колодку кузнец с него снял еще в яме, но легче от этого не стало. Нечай время от времени посасывал снег, но тот таял во рту, превращаясь в жалкие капли, которых не хватало и на глоток. Разве что ком, застрявший в горле, съеживался и переставал так сильно колоть.

Оказалось, Мишата с кузнецом еще днем выяснили, где заперли Нечая, потолкавшись среди дворовых. Сходили домой, оделись потеплей и вернулись в усадьбу, как только стемнело. Сначала прятались в лесу, потом, когда окна погасли, перебрались поближе. Хотели потихоньку оглушить троих дворовых, что сидели у костра, но побоялись поднять шум – тогда бы точно ничего не вышло. Решили дожидаться, пока один из них уснет. Мужики, на их счастье, заснули все вместе, но тут появился отец Гавриил, и вылазку отложили до его ухода, хотя и подивились, что тот не стал никого будить, а полез в яму.

Мишата первым почуял неладное, и вовремя – если бы кузнец Гаврилу не оглушил, тот бы точно воткнул нож Нечаю под ребра.