Я скользнул глазами по потёртой адресной табличке с надписью на французском. Подойдя к калитке, постучал в дверь.

Дверь открыла молодая женщина, навскидку чуть больше двадцати, с ясными глазами и лёгкой улыбкой. На ней было традиционное друзское платье. Голову покрывал белый полупрозрачный платок, аккуратно обёрнутый вокруг шеи и прикрывающий часть лица, как это принято у религиозных друзов.

– Здравствуйте, – сказала она по-русски с лёгким акцентом. – Вы из посольства?

– Да. Карелин. Я вас сопровожу.

– Хорошо. Проходите.

Квартира была скромной и чистой. Невысокие потолки, узкий коридор, в углу стоял низкий столик с кофейником и медной чашкой. Были и полки с книгами на арабском и русском. На стене висел портрет мужчины – тот самый, что был на фотографии. Мужчина с густыми усами, плотный, серьёзный. На вид ему было под пятьдесят. Он был одет в светлую рубашку и тёмные брюки.

– Когда мы выезжаем? – спросила Самира.

– Чем быстрее, тем лучше. Поспешите.

В коридоре стояла небольшая сумка с вещами. Самира ушла в комнату. Пока я продолжал рассматривать фотографии и названия книг, появился мальчик, держащий в руках плюшевого Чебурашку с потёртыми ушами. Игрушка явно была любимой. Возможно, подаренной кем-то из советских специалистов.

– Привет, Амир! Как делишки? – спросил я на арабском, но мальчик промолчал.

Он чуть сильнее прижал к себе игрушку и не сводил с меня глаз.

– Не бойся. Меня зовут Лёша, – присел я перед ним на корточки и протянул руку.

Амир несколько секунд думал, а потом медленно пожал её.

– Приятно познакомится. А как зовут твоего друга? – указал я на игрушку.

– Чебурашка, – по слогам произнёс Амир.

Вот уж кого, а нашего легендарного «ушастика» знают во всём мире. По мне так он приятнее американского Микки.

Самира вернулась из комнаты с небольшой сумкой.

– Это всё? – спросил я.

– Да. Мы налегке, – подтвердила Самира.

По-русски она говорила хорошо, скорее всего училась в Советском Союзе и теперь вернулась на Родину.

– Амир, иди попрощайся с бабулей, – отправила Самира мальчика к бабушке, которая сидела во дворе.

Ребёнок выбежал, а женщина зашептала молитву на арабском. Как только она закончила, я решил у неё спросить про бабушку.

– Она не поедет с вами? – спросил я, кивнув в сторону двора.

Самира покачала головой, прикусив губу. Амир и бабуля сидели на лавке и разглядывали Чебурашку. Бабушка улыбалась, пытаясь не показывать грусть.

– Нет. Это её дом. Она здесь родилась, здесь прошла вся её жизнь. У неё здесь воспоминания… Она говорит, что не хочет быть обузой и не знает, что её ждёт в другом месте.

Я знал, что значит для многих пожилых людей дом. Это часть самого себя. Покинуть его, значит, эту часть потерять.

К моменту когда я с Самирой и её сыном вышли из дома, бабушка сняла с верёвки высохшую одежду и сложила в стопку. При нас положила стопку с бельём на белую простыню, связала края узлом и отдала Самире.

Женщина склонилась, поцеловала руку бабушки, которая ничего не сказала, лишь кивнула едва заметно и села обратно, потупив взгляд.

Я помог семье сесть в машину, и мы выехали в сторону порта. Напоследок взглянул на бабушку через левое зеркало и встретился с ней взглядом. Никогда не избегаю прямого взгляда, но сейчас я отвернулся. Её глаза блестели от наполнивших их слёз. Она знала, что увидит внука нескоро, а может, даже больше не увидит никогда.

Дорога до порта заняла меньше получаса.

В салоне висела тишина, разбавляемая урчанием старого мотора. Я не спешил нарушать молчание, Самира заговорила первой.

– А вы хорошо говорите по-нашему.

– Не то чтобы хорошо, но немного понимаю, – я на секунду поймал её взгляд в зеркале заднего обзора. – Вы неплохо владеете русским языком.

– Я училась в Москве. Университете дружбы народов. У нас было немного девочек из Сирии, Иордании… Из Ливана я одна. В общежитии поначалу было тяжело, но мне помогли освоиться.

– Понравилось?

– Да. Там было… спокойно.

Она замолчала, глядя в окно. Я больше ничего не спрашивал. Хотя должен был, моя задача – снять об этих людях репортаж. Но чёрт возьми, я понятия не имею, как это делать.

Мы свернули на улицу, ведущую к порту. Уже на подъезде чувствовалось напряжение. Ворота на въезде охраняли солдаты с автоматами. Один из них поднял руку, останавливая мой «Жук». Он обошёл автомобиль, пристально вгляделся в лица.

– Документы, – пробасил он на арабском.

Я подал удостоверение, потом показал папку с бумагами на семью. Теми самыми, что Казанов вручил мне накануне. Солдат взял, раскрыл, пробежал глазами по строкам. После перевёл взгляд на Самиру.

– Это ваш ребёнок? – спросил он у женщины.

– Да, – ответила она по-арабски. – Мы в списке на эвакуацию от Советов.

Он ещё раз сверился с листком, затем кивнул напарнику.

– Откройте багажник, – обратился он уже ко мне.

Я молча потянулся к ручке. Из машины не выходил. Пока один солдат стоял у багажника, второй обходил «Жук», держа в руках палку с зеркалом. Он осматривал днище на предмет взрывчатки.

– Проверка у вас серьёзная, – сказал я, выйдя из машины.

– Сами видите, что происходит на улицах в «зелёной зоне», – ответил солдат, поправив кепку и ремень автомата.

Я открыл багажник, и он быстро посмотрел на сумку.

– Много людей эвакуируется. Возможны теракты. Так, что будьте внимательны, – сказал солдат и показал мне закрывать.

– А были инциденты? – спросил я, хлопнув крышкой багажника.

Начинаю уже разговаривать как корреспондент. Всё хочу узнать и записать.

Солдат показал на стену рядом с КПП. Она была прострелена в нескольких местах, а рядом с ней забор и вовсе был с большим чёрным следом от взрыва.

Ещё дальше – стена забора с большой надписью «Свободный Левант». Рядом один из девизов этой группировки: «жизнь за свободу священного Леванта».

Вообще, эти террористы мыслят крайне масштабно. Если даже представить, что они хотят освободить весь Левант непонятно отчего, то им придётся воевать в нескольких странах. Ливан, Сирия, Палестина, Израиль – вот неполный список государств, расположенных на этой исторической территории.

– В самом порту ещё не было. И не хотелось бы. Проезжайте, – ответил солдат и вернул мне документы.

Мы заехали в порт. Внутри было полно как военных, так и гражданских лиц. Портовый персонал сновал вокруг грузовых кранов и контейнеров, уворачиваясь от армейских внедорожников и машин с флагами международных миссий ООН и Красного Полумесяца.

Советские машины стояли чуть в стороне. Вокруг них толпились наши специалисты с блокнотами и радиостанциями. Знал я таких. Они и дипломаты, и логисты, и охрана в одном лице. Именно такие спецы координировали эвакуацию.

Бейрутский порт был не просто выходом к морю. Он был единственной артерией, по которой можно вывести раненых, спасти женщин и детей, вытащить тех, кто оказался не в том квартале и не в тот час.

Самолёт посылать накладно, да и не всех он сможет взять сразу. Корабль предпочтительней.

Мне нужно было оставить автомобиль, поэтому я подошёл к одному из советских специалистов и коротко объяснил ситуацию. Он как раз работал в посольстве.

– «Жук»? Редкая машина даже для Ливана.

– Так что думаешь? В долгу не останусь. А то от редакции влетит, если хоть царапина будет.

– Не будет. Подержим рядом с посольством. Надеюсь, не угонят, – улыбнулся посольский работник.

– Спасибо, – поблагодарил я и отдал ключи.

Хорошо, что он не стал задавать лишних вопросов.

Закончив, я посмотрел на Самиру, она смотрела на порт с надеждой и всё понимала.

– Пойдёмте, – негромко позвал я девушку и ребёнка.

Мы свернули вглубь порта, где стояли суда под советским флагом. Наш корабль ждал у причала № 4.

На кормовом флагштоке красиво развевался флаг Советского Союза, а на сером борту красовалась надпись, нанесённая белой краской: «Капитан Мещеряков». Это было судно Министерства морского флота СССР.