С книгой Вас поздравляю, хоть и не знаю, когда придется ее прочесть. Надеюсь, она выйдет красивая. И устами младенца в ней будет говорить истина. А другую, наверно, будет трудно писать. Я имею в виду — рядом со многими аналогичными по теме. Главное — найти ключ. То есть, одну–две главные мысли, которые хочется выразить, а уж на нее, как на ствол, все нанижется. Трудно еще потому, что основы страны возникли на двух китах, от нас далеких: евангелическом христианстве и пионерстве (не иммиграции). Евангелизм, растеряв многие важные вещи, возродил и сохранил некоторые фундаментальные христианские векторы. Но об этом так много сказано… Когда‑то Вл. Соловьев говорил, что всемирно–историческая ценность (или миссия провиденциальная) каждой культуры измеряется тем, что она дала другим. Велики, говорил он, те писатели, которых ценят не только на родине. А историк, недавно умерший, А. Тойнби, считал, что «успех цивилизации связан с тем, насколько верен ее ответ на вызов Божий». Впрочем, это так, к слову.
Из своей лесной заснеженной пустыни шлю Вам приветы друзей и Божие благословение.
С любовью.
Ваш о. Александр Мень
20 марта 1981 г.
Хьюстон.
Дорогой отец Александр!
Ваше письмо получила. Мы всегда радуемся вместе с Яшей Вашим письмам. А получили ли Вы красивый календарь, который я послала к Новому году? Я купила 20 штук — все с природой, никакой пропаганды, и никто еще не откликнулся ни из Ленинграда, ни из Москвы, что увидел их. Грабят прямо на подступах — пережитки капиталистического общества.
А в капиталистическом обществе города Хьюстона — весна. Цветут диковинные цветы магнолии, лиловые, с неизвестным названием, и другие, тоже неизвестные, у которых цветы распускаются раньше листвы и тоже очень красивые, снаружи пурпурно–красные, а внутри белые.
Советский человек уже завоевал основные посты в городе — дома купили все, и даже те, кто ни на каком языке не разговаривает. Тут мощная еврейская братия из города Бобруйска, не говорящая ни на одном нормальном языке, но умеющая работать руками — красить, белить, разбирать и собирать машины… на работе уже все и уже все в своих домах. Вот и говори после этого, что тут дискриминация и что нет ходу и работы… С бобруйчанами уже американцы говорят по–русски, обучаются, если хотят отдавать им в ремонт свои машины. Однако ребята из Бобруйска недовольны, что американцы тупые, не так быстро осваивают русский язык, работать не любят и работать не хотят, и вообще кругозор «у наших — шырше!» Говорят, что в Лос–Анджелесе бобруйчане далеко расширили свой кругозор по части не только ремонта, но и поломок машин, стукнут друг друга «бамперами» по договоренности, а потом денюжку со страховых компаний получают и чинят, и красят, и все в обороте. У наших широкий кругозор.
Жизненная сила «наших людей» поразительна, в оркестрах играют, в «Эксоне», в «Шевроне», «Амоко»… работают. Есть компании, которые русских берут прямо с улицы, без образования, чтобы они чертили и программировали. Бедные американцы уже не только потеснились, но считают за честь сделать предложение, принять русско–советского–еврейского человека, истосковавшегося бедняжечку по работе, по деньгам, по домам, по шмоткам. И все удивляюсь, как они без «нас» обходились? Загнивали…
Меня, например, два дня назад повысили — теперь Диночка «Эксон» спасает. Я не помню, писала я Вам или нет, что меня перевели в отдел геофизики, где я не только по–английски, но и по–русски ничего не понимаю. Однако я ухитрилась так хорошо преподнести свои первые результаты изучения прохождения, отклонения и отражения звуковых волн в разных средах, что получила премию и взошла на первую ступеньку повышения. От удивления и старания даже похудела, взад и вперед бегаю по всем нашим русским сотрудникам — собираю знания. У меня есть незримый институт.
Есть среди нас и хорошие поэты. Иосиф Бродский на днях по телефону свои стихи читал, и хоть я на слух не так хорошо воспринимаю, но Яша быстро схватывает точные строчки. Какую глубокую статью написал Иосиф про Надежду Яковлевну — красиво, ум–но, элегантно и по–английски. Может, до Вас дойдет? Я сделаю так, чтобы дошла, осенью человек один поедет надолго и, может, привезет? Как пишет Иосиф: «Н. Я. — вдова века»… Я не буду пересказывать, потому как лучше прочесть в подлиннике. Нет–нет, да попадется что‑нибудь умное. Приятно в руки взять произведения и статьи Леши Лосева[43], он так хорошо развернулся в Америке, но его христианские симпатии подвергаются нападкам со стороны вновь испеченных иудеев. «Кто Вы, доктор Лосев?» — спрашивают его в газете. Он‑то понятно кто — умный человек, а вы‑то кто?
Яша тоже разразился красивой статьей про живопись. Он тоже умный. Статья называется «Живопись как процесс и результат». Она большая, и мы думали, что из‑за огромности ее не возьмут в журнал, но на днях парижский фешенебельный, снобистский журнал на английском языке «Леонардо» принял ее к печати. Яша рад. А тем временем другой американский журнал заказал статью про Яшу своему корреспонденту, который к нам приехал и беседовал четыре часа с Яшей, и осенью выйдет статья с фотографиями. Яшины картины стали ни на что не похожие — как абстрактные иконы.
Яша думает статьи про мир написать, про то, про се, хочет «музыку сфер» услышать — расшифровать земные слои, чтобы они запели. У него большие планы — про инфантильность, про происхождение нефти и людей. Он как‑то людей хочет с нефтью связать. Я могу связать их только деньгами: чем больше у человека нефти, тем он приятнее.
Сейчас Яша поехал покупать присасывающий стол для печатанья своих творений в большом количестве (и я тем временем пишу письмо на работе).
У меня тут, наконец‑то, подружка[44] нашлась — тоже очень умная, что большая редкость не только среди мужчин, но и среди женщин. Она с 18 лет жила в Израиле, приехала из Москвы, здесь ее муж работает после защиты докторской математической диссертации. Ее зовут Наташа, ей около тридцати лет, она журналистка и работала на израильском радио. Любит Израиль, Иерусалим и понимает про Страну. В ранней юности она была сионисткой — идеи ее захватили, а сейчас идеи прошли, а осталась только любовь. Тот, кто любит одну страну, он научается любить и другую. Таких людей, как Наташа, я встречала мало, которые бы так любили Израиль, и не презирали бы тех, кто проехал «мимо». Наш приехавший человек часто не может там приспособиться, страна оглушающая, горластая, можно сказать, антирелигиозная (Яша слово «Израиль» разрешает употреблять в редких случаях и сердится, когда я болтаю лишнее), и оттуда теперь больше уезжает, чем приезжает эмигранта. Люди мечутся по свету в поисках своих выдуманных идеалов, не понимая проблем внутри себя.
Я в свое время тоже была «большой сионист», прошла через сионистско–советско–комсомольские взгляды и даже была зачинщиком и лидером в Ленинградском университете, бушевала и за правду боролась, с «флагом» ходила, цветы носила и песни пела. Мой отец хотел, чтобы я власть захватила, чтобы в Смольном управляла. Но он плохо меня воспитал (так сказали), и я бросила хождение, флаги, цветы и теперь езжу по американским «фривеям» и смотрю на американские флаги.
Последнее время меня разволновали вопросы феминизма, правда, в обратную сторону — я стала считать (как аятолла Хомейни — всех под чадру): тут женщины много власти захватили. И командуют, и командуют, и я посочувствовала мужчинам, как все‑таки страшно попасть в оборот. Я смотрю и вижу, как изощренно женщины выращивают чувство вины у мужчин и как потом пользуются мужской виноватостью.
Мне хочется написать потом книжку про любовь, показать двойственность женской натуры: любовь — презрение. Наконец‑то я поняла слова: «Да убоится жена мужа своего! «Мне теперь кажется, что это слово «убоится» вмещает в себя не то, что муж жену побьет, а глубокое уважение к мужу, к таинству брака? К сожалению, я почти не встречала, чтоб жена мужа «убоялась», потому так все разгулялись на свободе (в данном контексте я имею в виду внутреннее презрение, а не панель). Здесь особенно это видно, женщинам проще приспосабливаться на жесткой платформе, они более жизненные, витальные, быстрее устраиваются на работу, и тут уж мужику не поздоровится. Теряется смысл женского существования — возвышать мужчину: возвышать, оказывается, нечего.
