Тогда ни я, ни отец не поняли сказанного, не поняли, в чем счастье этого человека. Но слова его запали в память и время от времени всплывали вместе с вопросами, ко мне относящимися – а зачем мне все это надо?…

Потом, уже перед самым сном, мысль по-новому выстроилась – а мне нужно быть героем? Зачем?…

Утром все эти дурацкие раздумья забылись. Я встал рано и успел даже за майором Бобрыниным забежать. Правда, до квартиры не добрался – в подъезде его встретил, на лестнице.

– Не терпится? – Бобрынин, казалось, мои мысли прочитал.

– Не терпится, товарищ майор… – сознался я чистосердечно.

– Нас когда в Афган привезли, мы два месяца обустраивались… Помню, как я первого боя ждал… Тоже не терпелось…

В учебном классе, когда мы со старшим прапорщиком Луценко поочередно занимались, майор Бобрынин изучал какие-то документы. Когда я подошел, майор демонстративно папочку закрыл, показывая, что не все документы предназначены для общего пользования, и у некоторых имеется порой гриф секретности.

Когда подошла очередь майора садиться за ноутбук, он папочку положил на стол перед собой, чтобы постоянно была перед глазами. К документам он серьезно относился…

Уже вечерело, и, как всегда бывает в горных районах, темнота подступала стремительно, подобно лавине, сходящей с горы. Пришлось включить на бинокле прибор ночного видения. Благо, только накануне сменил аккумулятор. Бинокль у меня хороший, американский. Я его, вместе с зарядным устройством и запасными аккумуляторами, реквизировал еще в прошлом году, когда частично задержали, частично уничтожили группу хорошо экипированных боевиков, перешедших грузинскую границу. Грузин глупые американцы вооружают, в том числе, и биноклями, а умные грузины продают оружие и снаряжение тому, кто больше заплатит. Чечены хорошо заплатили, их и вооружили. Я в тот раз впервые столкнулся с тем, что у четверых боевиков вместо привычных «калашей» были американские М-16. И больше ни разу не видел. Должно быть, какая-то партия ушла в Россию на испытания, но боевики тоже люди опытные, и соображают, что к чему. Против простого «калаша» ни одна американская автоматическая винтовка не тянет… Потому их в массовом порядке у грузин покупать и не стали. Мне наши старшие офицеры, кто еще Вьетнам застал, рассказывали, что американцы во Вьетнаме предпочитали «калашами» воевать, благо патроны от М-16 подходили к тогдашним АК-47. И, чтобы не допустить идентификации и возможности использования автоматов противником, наши были вынуждены изменить конфигурацию ствола и соответственно патронов. Это где-то в середине шестидесятых было… Нынешняя М-16 мало не намного лучше стала, разве что коллиматорный прицел [5] приобрела… Но этот прицел можно, кстати, и на «калаш» поставить, и, думаю, конструкторы наши это учтут. Это ведь и на конкурентоспособность отразится…

Бинокли вот американцы делать умеют, с нашими не сравнить. Мне, по крайней мере, достался отличный экземпляр. Не только с ПНВ, но еще и с дальномером. Снайперам бы такие бинокли, а то им приходится отдельно биноклем пользоваться, отдельно дальномером.

Размышляя об этом, я как раз держал бинокль и внимательно рассматривал, – что там за странная машина пришла в село, и стала под разгрузку в интересующем нас дворе. «Уазик» с кузовом. Из кузова что-то выгружали… Со стороны посмотреть, дрова какие-то привезли, что ли… Только дрова не упаковывают в целлофан… Вернее, в целлофан было упаковано то, что среди дров спрятали… И мне очень хотелось бы узнать, что это такое… Вообще, мне хотелось бы узнать многое, только вот кому-то не хочется, чтобы я это узнавал. Я так и не понял толком, почему нам категорически запретили разобраться с ситуацией в этом селе. Там определенно что-то происходит: приезжают закрытые машины, уезжают закрытые машины, прибывают небольшие группы людей, потом покидают село – через неделю, через десять дней… А мы имеем право только наблюдать, ничего не предпринимая… Не нравится мне такая работа…

Или наше командование боится побеспокоить Ачемеза Астамирова, который может пожаловаться своему родственнику и другу Рамазану Кадырову? Да пусть жалуется… Мы свое дело делать все равно должны, даже если все местные правительственные органы вопить на нас начнут и ядовитой слюной брызгать. И если даже нет там никакой школы диверсантов и террористов, как мы сразу предположили, проверку мы провести все равно обязаны. И я уже не один раз пожалел, что поторопился доложить командованию о своих подозрениях. Но доложить я был вынужден, потому что нас уже готовили к «выводу». В итоге нам разрешили провести дополнительную разведку, но, как добавили в срочном сообщении на следующее же утро, – вести ее необходимо исключительно в виде наблюдения, не вступая в несанкционированный контакт. А как это возможно, если мы уже подключили свою агентуру в селе? Уже дано задание и назначена встреча. И как быть, если человек собирает данные, рискует, вдвойне рискует, выходя в горы, чтобы встретиться с нами, а мы на встречу не приходим? Это значит – потерять агента… А как нелегко бывает здесь, среди горцев, завербовать кого-то… Каждая вербовка – это тщательно продуманная, выверенная до мелочей операция. Завербовать можно лишь человека, которому есть что скрывать от односельчан или же от близких людей. Порой приходится создавать такие обстоятельства, что сам потом удивляешься изворотливости и изощренности своего ума. И всегда отношения с такими людьми висят на волоске, приходится быть и осторожным, изворотливым лисом, и ловким, порой двуличным дипломатом, и угрозой действовать, и лестью, и шантажом… И вдруг такой нелепый приказ, после которого мы рискуем агента потерять… Чем, каким местом там, в РОШе [6], думают?…

Я присматривался ко двору долго. И те, кто там грузом занимался, словно бы специально для меня спектакль устраивали. Сначала они слишком долго суетились вокруг носилок. Потом один подошел к ним вплотную, над грузом склонился, стал рассматривать. Отошел поспешно. Что-то другим, кажется, сказал. Что именно – не понять: тепловизор прибора ночного видения плохо передает изображение. А чтобы понимать мимику и язык жестов, следует каждый день за людьми наблюдать. А это не всегда удается.

Но, судя по всему, разговор шел о том, как переносить груз. Внешне груз на носилках выглядел не слишком тяжелым. Но нести его желающих почему-то не находилось. И вообще близко никто старался не подходить, хотя сначала, когда машину разгружали, такого поведения не было. Затем во двор еще один человек вышел. Что-то объяснил. И, наконец, после долгих препирательств, двое все-таки взялись за ручки носилок. Понесли груз, но не в дом, а в сарай. Закрывая его, долго возились с замком.

У меня сразу возник вопрос. Агент из местных сообщил, что в доме содержится пленный старший лейтенант ВДВ, о чем мы сразу и доложили в РОШ. Если груз ядовитый, то носить такой груз, естественно, заставят пленного. Но пленного пока увидеть не удалось. Днем я заметил какого-то человека явно европейской внешности, но за пленного его никто бы не принял, слишком уж свободно он себя вел, даже распоряжения какие-то отдавал…

– Командир… Они идут… Ваха впереди, старик за ним хромает… – сообщил по «подснежнику» [7] мой заместитель майор Паутов.

Ваха – наш осведомитель. Мы его на большом «крючке» держим. Если наша информация о нем станет известна односельчанам, его просто камнями забьют… Потому работает он на нас активно – боится за себя. Да и сволочь он, конечно, первостатейная, я бы сам его расстрелял… Впрочем, время придет – расстреляю…

– Снайперы! – проверил я готовность страховки.

– Я – «Спартак», страхую… – отозвался старший лейтенант Парамонов.