– Ходу! – скомандовал Коломейцев. – Чем дальше, тем лучше!

И они побежали. Они бежали, спотыкались, падали, поднимались и вновь бежали, бежали, бежали… Они прекрасно понимали, что чем дальше они убегут, тем больше у них будет шансов на спасение. Винтовки они не выбрасывали. Да, оружие было без патронов, но патроны можно будет раздобыть. А пока нужно бежать.

…В лагере их хватились через пятнадцать, а то, может, и через двадцать минут.

– А где эти двое? – спохватился унтер-офицер. – Которые отпрашивались в сортир? Вернулись? Эй, вы! Отзовитесь!

Понятное дело, что никто не отозвался. В полутьме барака толпились усталые курсанты, но тех двоих вроде как не было.

– Гм… – растерянно произнес унтер и заглянул в пирамиду с оружием.

Курсанты уже успели составить в нее свое оружие. Но две ячейки оставались пустыми. Это означало, что те двое до сих пор не вернулись, они куда-то подевались, причем вместе с винтовками.

– Они что же, провалились вместе с оружием? – недоуменно произнес унтер. – Куда их черти подевали? Ведь сказано было – на все про все две минуты! Ну-ка, вы трое – за мной!

Унтер вместе с тремя курсантами выбежал из барака и торопливо направился к недалеко расположенному туалету. Уже окончательно стемнело, дождь усилился, по территории лагеря метались лучи прожекторов. В их пронзительном белом свете дождь казался еще сильнее, чем он был на самом деле.

– Эй! – окликнул унтер-офицер, когда подбежал к нужнику. – Где вы там? Куда запропастились!

Но никто ему не ответил.

– Что за черт? – произнес он уже не столько растерянно, сколько испуганно.

Он кинулся внутрь нужника и включил зажигалку. В ее неверном, мигающем свете увидел прореху в задней стене.

– Э-э… – растерянно произнес унтер-офицер, а затем крепко выругался. Он понял, что был совершен побег, причем групповой, в составе как минимум двух человек. И оба они сбежали с оружием, поскольку в оружейной пирамиде нет двух винтовок!

Трое курсантов топтались за спиной унтер-офицера. Кто-то из них растерянно и глуповато хихикнул. Унтер-офицер еще раз выругался. Дело было скверным, и прежде всего скверным для него самого. Потому что из отряда, которым он командовал, случился побег и это именно он невольно поспособствовал этому побегу, позволив двум своим курсантам на две минуты отлучиться в туалет. Вот тебе и две минуты!.. И что же теперь делать? Только одно – немедленно докладывать о побеге вышестоящему начальству и быть готовым к тому, что на его унтер-офицерскую голову обрушится начальничий гнев. В чем он будет выражаться, того, конечно, унтер не знал, потому что никогда еще в лагере не было побегов, но, однако же, можно было предполагать, что гнев этот будет ужасен…

…Организовывать погоню за двумя беглецами лагерное начальство не стало, по-своему резонно полагая, что от того будет только хуже. Лагерь охраняли немецкие солдаты, их было не так много, и если их отправить ловить беглецов, то кто же станет охранять тех узников, которые останутся в лагере? Можно, конечно, отправить в погоню самих узников – как-никак все они будущие пособники фашистской армии, но где гарантия, что они, отправившись в погоню, не разбегутся на все четыре стороны? Никакой гарантии здесь быть не могло, так что из нескольких зол лагерное начальство выбрало наименьшее. Оно разжаловало незадачливого унтер-офицера, мигом превратив его в обычного курсанта – будущего карателя.

А русский и поляк бежали и бежали, пока совсем не выбились из сил. А выбившись, рухнули с разбегу в подвернувшуюся лесную яму, поросшую кустарником, забились поглубже в нее и утихли. Им нужно было перевести дух и решить, что же делать дальше.

– Давай хотя бы познакомимся, – негромко произнес Коломейцев. – По-моему, самая пора. Меня зовут Иван Коломейцев.

– Мачей Возняк, – представился поляк.

– Ну и что будем делать дальше? – спросил Иван. – В какую сторону подадимся?

Понятно, что Иван говорил по-русски, а Мачей – по-польски, но они худо-бедно понимали друг друга. Да и как не понять – языки во многом были схожи. Кроме того, их сейчас связывала одна забота на двоих, а это тоже способствует взаимопониманию.

– А я думал, ты не рискнешь, – сказал Иван.

– Я тоже, – сказал Мачей.

– Я думал, ты донесешь насчет той прорехи в сортире, – сказал Иван.

– Я тоже так думал про тебя, – сказал Мачей.

Они помолчали, прислушиваясь к лесным шорохам. Дождь не утихал, но, кроме шелеста дождя, никаких других звуков слышно не было.

– Как ты попал в эти чертовы Травники? – спросил Иван.

– Наверно, так же, как и ты, – ответил Мачей. – Я воевал против фашистов. Я не был солдатом, я был подпольщиком. В Люблине. Нас выследили и арестовали. Многих расстреляли. Я думал, что расстреляют и меня. Но меня почему-то не убили. Отправили в лагерь. Там было очень тяжело. Я бы там умер. Это была бы бессмысленная смерть, собачья. Да… А я хотел жить. Хотел воевать против фашистов. И я согласился стать хивис. Я никогда не хотел стрелять в партизан или быть капо. Я хотел убежать. Вот у меня получилось…

– Точно так же и я, – вздохнул Коломейцев. – Я был солдатом, воевал. Получил контузию. Меня взяли в плен контуженого. У меня при себе даже не было оружия, чтобы застрелиться. Ну а обо всем остальном и рассказывать неохота.

– Не надо рассказывать, – согласился Мачей. – Зачем рассказывать, когда и так все понятно.

– Ну и куда же мы теперь? – повторил вопрос Иван.

– В Люблин, – сказал Мачей. – Здесь недалеко, и дорогу я знаю. И сам Люблин я тоже знаю – это мой родной город. Проберемся в Люблин, свяжемся с подпольщиками…

– Так ведь ты говорил, что побили там всех подпольщиков, – возразил Коломейцев.

– Кого-то побили, а кто-то остался, – в свою очередь возразил Мачей. – Всех убить нельзя.

– Это так, – кивнул Иван. – Значит, в Люблин?..

– В Люблин, – повторил поляк. – Воевать можно везде. Потому что сейчас везде война.

– Это, конечно, так… – согласился Коломейцев.

…До Люблина они добирались целых пять дней. Вернее сказать, целых пять ночей. Днем идти было опасно. И заходить в окрестные села и хутора также было опасно – запросто можно было нарваться на немецкий или полицейский разъездной патруль. Но и не заходить было нельзя – Ивану и Мачею необходима была еда. И еще – патроны, но уж это как повезет. Без патронов худо-бедно можно было перебиться, а вот без еды нет.

На вторую ночь своего побега они набрели на какой-то хуторок. Даже, скорее всего, на небольшую деревню. Набрели они на нее еще засветло, но заходить не стали, решили дождаться темноты. А когда стемнело, осторожно подошли к крайней хате. В хате горел приглушенный свет, из чего следовало, что в ней кто-то есть. И еще там было тихо, и это обнадеживало. Если бы в хате были немцы или какие-то их пособники, то было бы оживленно.

– Стучи! – выдохнул Иван.

Мачей осторожно приблизился к окну и постучал. Какое-то время в хате ничего не происходило, затем в ней метнулась чья-то тень, будто это вспорхнула какая-то большая птица. Всколыхнулась занавеска, и в окно выглянуло испуганное женское лицо. Мачею показалось, что женщина – совсем молодая, а может, так оно и было на самом деле.

– Кто там? – спросила женщина по-польски.

– Я поляк, – ответил Мачей. – Я ничего плохого вам не сделаю. Мне нужно…

Но он не договорил, потому что женщина в хате резко задвинула занавеску. Через полминуты скрипнула дверь, и из темноты раздался мужской голос:

– Где ты там, поляк? Покажись!

Мачей осторожно выглянул из-за угла. На крыльце хаты виднелся мужской силуэт. Кажется, мужчина что-то держал в руках: то ли короткий кол, то ли топор.

– Вот он я, – негромко произнес Мачей, выходя из-за угла. – Я мирный человек и ничего плохого вам не сделаю…

– Значит, мирный! – насмешливо сказал мужчина с топором.

Теперь Мачей ясно различал, что это именно топор, а не кол. Разглядел он и самого мужчину: он был приземист и, кажется, немолод. Наверное, это был отец той молодой женщины, которая выглядывала в окно. А впрочем, это было не важно. Важно было другое – Мачею и Ивану нужно было разжиться хоть какой-то едой.