Из задумчивости меня вывел голос Веры Ильиничны.

— Ну что, Лёня, — произнесла она, кладя руку мне на плечо, — пойдем в губком, тут недалеко должно быть!

— Конечно! — автоматически ответил я и, думая о своем, пошел за нею.

Пробираясь сквозь толпу, мы вышли на привокзальную площадь, где теснились извозчики на пролетках с худыми, измученными лошадьми, и стояли какие-то телеги, груженые бочками и мешками. Вера Ильинична, уже бывавшая в Екатеринославе, быстро сориентировалась и повела меня по широким, пыльным, разбитым воронками, заплеванным подсолнечной шелухой улицам. Город, определено, видал лучшие времена: вокруг я видел красивые дома с прекрасной архитектурой, но с облупившейся штукатуркой и выбитыми стеклами, разрушенные лавки, сгоревшие остовы трамваев, навеки застрявшие на путях, поваленные театральные тумбы. Чувствовалось, что война и разруха не обошли стороной и этот крупный промышленный центр.

Губком партии располагался в бывшем здании Дворянского собрания — помпезном, с колоннами и лепниной, но, как и весь город, порядком обшарпанном и утратившим былой лоск. Внутри царила та же суета и неразбериха, что и на вокзале. В длинных, гулких коридорах пахло дешевым табаком, сургучом и карболкой. На парадной лестнице курили и что-то со смехом рассказывали друг другу люди в кожаных куртках, с маузерами на боку; советские чиновники в вышиванках и косоворотках под защитными френчами сновали по коридорам с озабоченными лицами и кипами бумаг под мышкой.

Мы долго плутали по этим коридорам, стучась в разные двери и пытаясь найти нужный нам отдел. Наконец, после нескольких безуспешных попыток, нас направили в небольшую, тесную комнатку, где за столом, заваленным бумагами, сидел уставший, небритый человек в очках с треснувшим стеклом и почему-то в тюбетейке. Это и был заведующий губернским отделом народного образования.

Вера Ильинична, предъявив свой мандат и изложив суть нашего дела, довольно быстро получила то, за чем мы приехали: официальную бумагу на отбор двадцати детей из екатеринославского детского дома для перевода их в Каменское, в наш «пионерский отряд», а также направление на бесплатный проезд обратно для всей нашей будущей «делегации». Кроме того, нам дали адрес самого детского дома, который, как оказалось, располагался где-то на окраине города, в бывшем купеческом особняке.

— Ну вот, Леня, — сказала Вера Ильинична с некоторым удовлетворением, когда мы вышли из губкома, сжимая в руках заветные бумаги. — С официальной частью, можно сказать, управились. Теперь надобно устроить самое главное: отобрать детей. Предлагаю не откладывать это дело в долгий ящик, а взять лихача и сразу же отправиться туда.

Предложение Фотиевой было вполне разумным, но… Но мои мысли были уже далеко и от Екатеринослава, и от детского дома, и даже от собственной «пионерской коммуны». Все воображение устремлялось туда — в Синельниково, на узловую станцию в 20 с лишком верстах от Екатеринослава, где, по словам Костенко, сейчас находился штабной поезд Юго-Западного фронта, членом Реввоенсовета которого и был товарищ Сталин. Определенно, это был шанс, который нельзя упускать. Одна только встреча могла бы резко изменить всю мою жизнь, всю мою будущую карьеру…

Наконец, я решился.

— Вера Ильинична, — произнес я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно более безразлично. — А может быть, вы отправитесь в детский дом одна? У вас и бумага официальная есть, и опыт общения с такими учреждениями побольше моего.