В.Я.БРЮСОВ

ВЫХОДЦЫ ИЗ АИДА

Шутка в одном действии и четырех картинах из древней жизни.

1910 г.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Евкрат } актеры из бродячей труппы акробатов

Главк

Тиа } актрисы из той же труппы

Мелена

Арасп } речные грабители

Бубар

Действие во II веке до Р.Х. с.г., в захолустьи одного из эллинистических царств, в Малой Азии.

СЦЕНА I

Поздний вечер. Обрывистый берег реки. Прямо над обрывом ветвистое дерево.

Входят, с разных сторон Евкрат и Тиа.

Евкрат. Ты куда идешь, Тиа?

Тиа. А ты куда идешь, Евкрат?

Евкрат. Правду сказать, я иду повеситься.

Тиа. А я, правду сказать, иду утопиться.

Евкрат. Да, больше нам ничего не осталось. Я не обедал вчера, третьего дня, и три дня назад. В копилке ни обола. Никто больше на наши представления не идет. Напрасно глашатай кричит во все горло: “Вот – самые замечательные акробаты всего мира. Чудо Афин! услаждение Александрии! удивление Антиохии! Спешите видеть, за вход – полдрахмы!” Никто и ломаного гроша не хочет заплатить. Старайся себе перед пустыми скамейками.

Тиа. Хозяин наш бежал, все наши товарищи в таком же положении, как и мы. Из этой трущобы, куда демон занес нас, пешком ни до какого города не доберешься. Нет, у меня сил не осталось терпеть такую жизнь.

Евкрат. И подумать, что это ты, Тиа, которую справедливо называют на программах “Женщина-змея”, которая может пролезть в самые узкие оконца, чуть не в игольное ушко. Не умеют люди ценить таланта.

Тиа. И это ты, Эвкрат, названный “Человек-угорь”, умеющий высвободиться, какими бы веревками тебя не связали. Весь народ должен был бы смотреть на тебя, разинув рот, и платить за дивное зрелище не жалкие полдрахмы, а золотом, не ценят в наши дни таланта!

Евкрат. Но неужели нам ничего-таки не осталось, кроме смерти? Что если бы ты попробовала воспользоваться своим искусством. Есть такие окна, через которые, если только влезть в дом...

Тиа. Нет, Евкрат. Здесь стражи чересчур беспокойные. Помнишь, три дня назад Кратилл стащил всего только пару колбас на рынке. Ведь беднягу в суд не поволокли, а так избили, что он тут же и помер. Лучше уж самому с собой покончить.

Евкрат. Ах, Тиа, а ведь ты мне очень нравилась.

Тиа. Сознаюсь, что и ты мне, Евкрат...

Евкрат. Что же станет с нашей любовью?

Тиа. Будем любить друг друга в Аиде, если там встретимся.

Евкрат. Ты, действительно, решила утопиться?

Тиа. Да, пойду вниз по реке, выберу место поглубже и брошусь в воду.

Евкрат. А, может быть, вместо того повстречаешь по дороге какого-нибудь богатого купца, который тебе...

Тиа. Куда там, Евкрат. Здесь самые красивые рабыни продаются за гроши: сколько их благодаря постоянным войнам. Женщины здесь нипочем.

Евкрат. Итак, Тиа?

Тиа. Итак, прощай, Евкрат. Прощай навсегда.

Евкрат. Ты, Тиа, мужественней меня. Я еще колебался, но теперь и я решился окончательно. Прощай, и да помогут тебе бессмертные боги.

Тиа. Да помогут они и тебе благополучно перейти в царство Аида. Целует Евкрата. Прощай (убегает).

Евкрат. (один). Она – права. Больше мне ничего не осталось. Погибай, Евкрат, человек-угорь, чудо Афин, услаждение Александрии, удивление Антиохии (вынимает веревку и начинает привязывать ее к суку, нависающему над рекою).

СЦЕНА II

Ночь. Река. У берега – большая лодка, слабо освещенная фонарем без стекла.

В лодке – Арасп и Бубар.

Арасп. Пора плыть, товарищ.

Бубар. Куда же мы поплывем, приятель?

Арасп. Пока – вниз по течению, до залива, где сикаморы. Там мы привяжем лодку и сойдем на берег. Я знаю не очень подалеку корчму, где найдется крепкое винцо. После хорошей работы можно позволить себе удовольствие.

Бубар. А кто будет сторожить лодку?

Арасп. Тут такое пустынное место, что взять ее некому, особенно ночью. Да к тому же мы спрячем весла.

Бубар. А деньги наши! Мы ведь их потом заработали, разгромив ту встречную барку. У меня по сю пору плечо болит, как я тузил рыбака, который задумал защищать свое добро.

Арасп. Ну, что деньги?

Бубар. Здесь их оставить – утащат, с собой взять в твою корзину – непременно ограбят. Знаю я, что там за народ собирается.

Арасп. Деньги мы оставим в каюте. Дверь крепкая и заперта: ее до утра не сломаешь, а мы в один миг будем обратно. Говорю тебе: у меня без вина все нутро горит.

Бубар. Да, и я тоже довольно-таки стосковался по хорошему глотку, клянусь Гераклом.

Арасп. Ну вот видишь, а там в заливе-то лодка будет в полной безопасности. Кому по таким местам ночью ходить?

(Слышен треск. Сверху в лодку падает обломившийся сук дерева и с ним вместе тело Евкрата, которое остается лежать без сознания).

Бубар. За что? Помилуй меня Геката.

Арасп. Что за наваждение! Люди валятся с неба, словно груши с дерева.

Бубар. Это демон какой-нибудь!

Арасп. Что вздор молоть! Видишь: человек. Пощупай-ка его хорошенько, жив?

Бубар. Как будто жив, но не двигается. Ай-ай! у него на шее веревка, он, видно, хотел повеситься.

Арасп. Ну, все и понятно. Повесился человек на суку, а сук подломился. Вот голубчик и попал к нам в руки.

Бубар. Что же мы будем с ним делать?

Арасп. Как что? Свяжем его, пока потуже, а потом продадим: за этого молодца дадут хорошо.

Бубар. Кому продадим?

Арасп. Этакий ты непонятный. Переедем через границу в соседнее царство: ведь тут, что ни шаг, новое царство и выставим молодчика на рынок. Ну, нечего стоять с разинутым ртом. Снимай у него веревку с шеи, да той же веревкой закручивай ему ноги и руки, да потуже, да покрепче, и – в путь. В горле у меня словно кузницу устроили. Поворачивайся живей, говорю.

(Оба хлопочут над телом Евкрата, все еще лежащего без сознания).

СЦЕНА III

Ночь. Другая часть реки. Та же лодка у берега.

В ней связанный Евкрат, который постепенно приходит в себя.

Евкрат. Где же это я? Что же это со мной? Гермес-трижды великий, сжалься надо мной. Ведь я повесился? Как же: вот и шея болит от веревки. Значит, я умер. А, если я умер, значит, я в Аиде. Эта река, стало быть – Стикс, а эта лодка – лодка Харона. Все понятно, только почему же я связан по рукам и по ногам? А, теперь догадался. Глупец я, глупец. Ведь мертвецу кладут в рот монету, чтобы он этой монетой заплатил за перевоз Харону. А я-то не положил себе в рот монеты. Харон и не хочет меня перевозить. Я слышал, что так бывает со всеми, кто попадает в Аид без денег. Коли бы мне пришлось вешаться в другой раз, я непременно взял бы в рот не один, а целых два обола, на всякий случай. Впрочем... если бы они у меня были, я, пожалуй, не стал бы вешаться (задумывается). Как темно, боги подземные. Долго ли мне так лежать связанным. Или веки вечные, до окончания времени. Туман. Бр... А что, не попробовать ли мне, не сумею ли я развязать эти адские веревки, как развязывал бывало те, которыми меня вязали на сцене?.. Раз.. два.. эге, узлы-то распутываются. Ну, старина Харон, не очень-то искусно ты завязываешь мертвецов. Вот рука почти свободна... вот и совсем... Ну, теперь другую руку... потом ноги... Ого, недаром я – человек-угорь. И сами боги подземные не смогли меня связать так, чтобы я не освободился. Теперь поразмять члены, а то все тело затекло... Так хорошо... Вот я стою, но что же мне теперь делать... в Аиде? Лодка привязана, весел нет, темь такая, хоть глаз выколи... И – никого. Позвать что ли Харона, поговорить с ним похорошему, обещать, что за меня потом товарищи заплатят. Эх, да ведь не заплатят, негодяи (задумывается. Слышен всплеск воды от падения в реку тела). Это что? Что-то бултыхнулось в воду и как раз рядом. Стой, да это вот здесь. (Нагибается через борт и ловит что-то). Клянусь Гермесом, я ухватил, поймал, будь я повешен, если не правда. Потянем теперь. Э, да это – тело, просто женщина в воде (с трудом вытаскивает тело Тиа). Что бы это могло быть... Да нет. Я брежу. Я в Аиде помешался, должно быть? Да ведь это – Тиа. О, Афина премудрая, как же это случилось? А-а-а, понимаю. Она ведь утопилась тоже без обола во рту. Харон ее тоже не принял в лодку, но не связал, должно быть, сжалился над женщиной. А она с горя вторично утопилась в Стиксе. Все понятно. Но она ведь дышит. Тиа, Тиа, приди в себя.