Поистине сказать, на нашей труппе
Искусства чистого лежит печать;
Ни ссор, ни брани в храме муз не слышно,
Нет зависти и злобы тоже нет;
Довольны жалованьем все актеры,
Всегда здоровы, веселы всегда…
Но замолчим. Реклам для нас не нужно…
Афиша остальное объяснит.
Маленький режиссер торжественно откланялся публике и затем занавес опустился. На этот раз к нему, оказалось, был прикреплен большой лист, на котором крупными буквами красовалось следующее объявление:
БРАТЬЯ-НЕГОДЯИ
Кукольная комедия в трех действиях с прологом
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Каспар, поэт.
Мельхиор, живописец. Бальтазар, музыкант. Гинц Готгетрей, магистратский писец. Ганс Леберехт, молодой купец.
Кунц Лейзеганг, портной. Хозяин трактира «Слон». Незнакомец.
Дозорные, ночные сторожа.
Место действия — маленький немецкий городок.
Время — густой мрак Средних веков.
Вскоре после того занавес опять поднялся. Сцена представляла трактирную комнатку, убранную в средневековом вкусе. За столом сидели двое молодых именитых горожан Гинц Готгетрей и Ганс Леберехт и пили вино. За прилавком подобострастно сидел трактирщик, вся фигура которого выражала полную готовность услужить посетителям. В углу комнаты, поодаль от прочих сидел Незнакомец, завернувшись в широкий черный плащ с красной подкладкой. На голове у него был черный ток с красным петушьим пером, лицо имело какое-то таинственное и вместе с тем злобное выражение.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Ганс Леберехт. Черт побери, Гинц, что это с тобой сделалось: ты сидишь совсем насупившись и вместо того, чтобы пить, только посматриваешь на стакан? Стыдно тебе так сокрушаться о коварной изменнице. А еще мужчина! Как будто свет клином сошелся!
Гинц Готгетрей. Другой такой уж не найти.
Ганс. Бог создал женщину на радость и забаву мужчине, а никак не для того, чтобы из-за нее горевать да убиваться. Сам царь Соломон премудрый сказал: «Если тебе изменила красотка, ты, значит, ошибкой не ту полюбил». За эту вину в наказанье ты должен другую сыскать и так продолжать, пока не найдешь настоящей.
Гинц. Чтоб их всех разорвало! Лучше моей Леночки все равно не сыщешь. Какая она была добрая, верная, как меня любила!..
Ганс. Так, именно так — пока не полюбила другого. Ха, ха, ха — нынче девки словно как на балу, так и переходят из рук в руки.
Гинц. Нет, Ганс; тут дело было, видно, неспроста. Наверное, ее, бедную, попотчевали каким-нибудь любовным напитком или приворотным зельем. Ах, Леночка! Ах, бедная Леночка!
Ганс. Ну, может быть, что ей и вскружили голову рифмоплетством: ведь сам ты, когда за ней ухаживал, так туда же — сочинял ей стихи. Теперь сам на себя и пеняй, коли другой ловчак поддел твою Леночку на ту же приманку. Все это в порядке вещей.
Гинц. И добро бы уж, приходилось терпеть от кого другого, а то этот проклятый рифмоплет просто какой-то окаянный подкидыш без роду, без племени. Наш город вскормил его, так сказать из милости, и в благодарность за это он, негодный прощелыга, осмеливается затрагивать нас, потомственных граждан, обижать меня, присяжного юриста, да еще секретаря в здешней думе. Я сам, мой отец, мой дед — все мы честным трудом зарабатывали себе здесь кусок хлеба, а этот бесстыдник…
Ганс. Вот видишь, до чего ученость-то тебя довела. Я же, слава богу, почитай ничему не учился, окромя как ежели разобрать какой счетец аль записать что в книгу по нашей, то есть магазинной, части. Ну и насчет векселька тоже маракуем, если, значит, без всяких прибауток. Вот по моей-то простоте я и отыскал невесту, как есть себе по вкусу, и с ней десять тысяч в придачу; душой она и сердцем простовата, а стихов так почти и в глаза не видала. Хоть она собой очень хороша, а уж такой молодчик, к какому попалась твоя Леночка, ее не подцепит… Эй, хозяйка, дай-ка еще кружечку, выпьем за здоровье моей Марианны!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Входит Кунц Лейзеганг.
Кунц. Здравствуйте, господа!
Хозяин. Добро пожаловать, Лейзеганг! Что уж, вы кончили работу?
Кунц. Да и пора, признаться: солнце-то уж село. Я и без того ценный день, признаться, так работал, что лишь за ушами трещало; это все, впрочем, дело житейское… Бог мой!
Хозяин. Что?
Кунц. Кто это там сидит?
Хозяин. Кто? Разве вы не знаете?
Кунц. Неужто это он? Он самый… господин Ганс Леберехт…
Хозяин. Ну, так что же? Чему тут удивляться?
Кунц (качая головой). Ай! Ай! Ай! Э-э-эх!
Ганс. А вот и он сам, наш портняжный мастер. Как вас сюда Бог принес? Присядьте-ка к нам в честную компанию. Вот вам местечко.
Кунц (нерешительно). Если позволите…
Ганс. Ну что, готово у вас платье с меховой отделкой, что я заказал для невесты?..
Кунц. Давно уже готово и платье, и шапка… Подмастерье понес было все к вам, да увидал у окна вашу невесту.
Ганс. Так что ж?
Кунц. Ну, говорит, побоялся, значит, оставить.
Ганс. Хорошенькой такой, кажись, нечего было пугаться. Ха! Ха! Ха!
Кунц. И она, говорит, вот совсем точь-в-точь так же смеялась, да еще к тому же и не одна: тут был еще парень, да такой молодой, красивый, статный…
Ганс. Молодой?..
Кунц. Статный, красивый! Он стоял под окном и, собственно говоря, ничего дурного не делал, а только любезно пожимал барышне ручки и целовал их. Вот мой мальчик-то и перепугался, да и прибежал домой словно с пожара. Теперь платье так и лежит в мастерской… Когда прикажете вам его прислать?
Ганс. Что же это такое? Врет он, ей-богу. Все ж это надо разъяснить! Так парень-то был молодой? Да это черт знает что такое! И как смеет какой-нибудь франт целовать ей руки, среди белого дня, при всем честном народе?
Кунц. Тогда уж маленько смеркалось. Да и, может, он не всерьез, а так, в шутку. Подмастерье говорил, что ему показалось, будто этот самый парень был один из «братьев негодяев», тот, что прозывается живописцем.
Ганс. Мельхиор! Ах он, чертово отродье! Ни дна бы ему, ни покрышки!
Гинц. Вот тебе, вперед и не смейся над несчастием ближнего! Я так не буду злорадствовать, что и с тобой стряслась беда не лучше моего. Твоя Марианночка душой и сердцем-то простовата, вот она тебя, значит, в дурнях-то и посадила. Да еще как… то есть художественно.
Ганс. Месть, месть ему!
Гинц. Тебя сейчас уж и взорвало! Неужто ты забыл изречение премудрого царя Соломона: «Если тебе изменила красотка, ты, значит, ошибкой не ту полюбил…»
Ганс. А вот я его стащу к суду, к мировому его, негодяя!
Я тысячи рублей не пожалею,
Веревку чтоб купить ему на шею.
Я даже пойду пешком к самому царю… Да нет! До царя далеко, а расправу тут надо покороче. А то пока мы будем тратить время и деньги, негодяй будет только над нами смеяться. Нет, его, собаку, надо задавить и ее с ним вместе тут же придушить!
Кунц. Что же это вы, сударь, так уже сейчас и придушить? Вот бы немного прежде поуспокоились.
Ганс. Молчи, душа портняжья! Гинц, скажи: мужчина ты и друг мне?
Гинц. Ты сомневаешься?
Ганс. Ну, так вот что. Ум хорошо, а три еще лучше. Посоветуемся-ка хорошенько, как бы его наверняка сжить со света.
Незнакомец. Господин хозяин!
Хозяин. Что вашей милости угодно?
Незнакомец. Что это за люди?
Хозяин. Все самые как ни на есть почтенные господа. Вот этот господин Леберехт, человек, что называется, с капитальцем; у него на рынке собственный большой магазин; а другой — господин Готгетрей, дослужил уж до секретаря и наверняка будет когда-нибудь у нас бургомистром. Третий же…
Незнакомец. Да я об них вовсе и не спрашивал: видна ведь птица по полету; а вот расскажи-ка мне о молодцах, что разгневали так этих дураков.
