Только теперь он наконец свободно вздохнул и почувствовал себя в своей стихии. Первым делом надо было найти себе жилье, лучше всего у какого-нибудь бедного родственника или главного кассира или чиновника казначейства, которые занимаются именно «платежными кредитами» практикантов и мелких служащих и которые могут, если им кто-либо придется не по душе, выгнать со службы, оправдавшись перед начальством якобы исчерпавшимся кредитом, но в то же время поддержать полюбившегося претендента, отыскав для него кредит по какой-либо другой статье. Найдя как раз такую квартиру, он тут же распустил слух, что после окончания университета готов жениться на девушке-бесприданнице, родители которой тем или иным способом поддержали бы его во время учения. И так как в семьях всех этих бывших торговцев, а ныне чиновников казначейства, которые государственную должность старались превратить в наследственную, всегда было немало бедных родственниц, его охотно приглашали на обеды, семейные праздники, именины и дни рождения — и мало-помалу повсюду он становился своим человеком и почти членом семьи. А чтобы доказать ему, что в случае женитьбы на бедной невесте он никогда не останется без службы и теплого местечка, они бегали по своим богатым, влиятельным родственникам и просили за него. Обычно они устраивали его репетитором в состоятельные дома, и, хотя он был всего-навсего студентом-юристом с небольшим запасом гимназических знаний, он с удовольствием брался за репетиторство и ни в коем случае не собирался бросать это занятие, равно как и своего ученика, пока тот не закончит школу.
А сам тем временем спешил убедить своих будущих родственников в том, каким внимательным сыном будет он для родителей своей будущей жены, и без всякого стеснения поверял им все тяготы и муки жизни «бедного студента». И чтобы показать, как развито у него чувство благодарности, он не упускал случая послать подарок, и иногда даже и деньги своим бедным родителям в деревню. Но делал это всегда через хозяйку, то есть тетку своей бедной невесты, так как ему за делами якобы недосуг.
Таким образом, у него была служба, все более многочисленные и хорошо оплачиваемые уроки, и он уже не в шутку, а всерьез становился господином Тасой. Правда, одеваться по моде он еще не решался, и из-под старомодного воротничка с повязанным косо галстуком выглядывали оловянные пуговицы, как и подобает «бедному студенту». Но и по цвету уже явно холеного лица, и особенно по его походке, медлительной и чуть расслабленной, было видно, что сам он уже чувствует себя господином, уверенным, независимым, сильным.
И так же, как он дорожил службой и каждым из своих учеников, он дорожил и университетом. Пунктуальным посещением занятий он не отличался, но был самым дисциплинированным, когда речь шла о приобретении конспектов лекций и о сдаче экзаменов. Любой мог провалиться, он — никогда, так как назубок выучивал все, что положено. Он знал, на какой странице находится ответ на заданный ему вопрос, знал даже, каким карандашом — красным или синим — он подчеркнут. Но, опасаясь случайности — вдруг не повезет или так смутишься, что не сумеешь правильно ответить, — он особенно тщательно одевался, идя на экзамен. Чтобы преподаватель не подумал, будто он не подготовился из-за собственной распущенности, как другие студенты, из-за попоек, беспорядочной жизни, всяких там клубов или картежной игры, он приходил на экзамен еще более опрятным и аккуратно причесанным. Ногти подрезал так коротко, что выступала кровь. И уж конечно, никогда не появлялся в новом костюме. Нет, одежда была старой, подштопанной, но зато абсолютно чистой. Воротник шире, чем следует, и из-под него выглядывала пестрядинная рубашка. А особенно бросались в глаза дешевые, пришитые белыми нитками пуговицы, так что профессор сразу понимал — перед ним бедный студент, с хлеба на воду перебивается, слава богу, что и это выучил.
Но как ни был он осмотрителен на экзаменах, еще большую осмотрительность проявлял он в вопросах политики и вел себя в этом смысле крайне рассудительно. Конечно, политикой он занялся не сразу, а после двух-трех лет учения в университете, когда окончательно уверился, что при помощи уроков и приобретенных связей он сможет безбедно прожить, даже лишившись службы. И вступил он не в правительственную партию, обессиленную, скомпрометированную за долгие годы своего правления и стоящую на грани поражения, которое ожидалось в самом ближайшем будущем и после которого ей вряд ли снова удастся прийти к власти на более или менее длительный срок, а в оппозиционную, многочисленную, закаленную долголетней, упорной борьбой, которая, это было ясно всем, сумеет удержать власть добрый десяток лет. В молодежном клубе своей партии он быстро завоевал уважение и авторитет после того, как на одной из партийных вечеринок, когда молодежь покончила с пивом, поставленным партийным руководством, но жажды не утолила, он заказал для активистов еще пива на свои деньги. И более того, целую ночь водил их, так же на свой счет, по всяким увеселительным заведениям. Вскоре он был избран секретарем клуба. Правда, желающих удостоиться этой чести было немного, так как тут требовалось работать — вести протоколы, писать объявления. Но ему это было на руку. Благодаря своей должности, он, как представитель молодежи, вошел в редколлегию партийного органа, а уж попав туда, осел там прочно. Он сразу же познакомился с казначеем партии, который многие годы был бессменным ответственным редактором этой газеты, имел за плечами тюрьмы и поэтому один или вместе с другими партийными активистами был как бы связующим звеном между руководством и партийными массами, так называемым партийным воинством. Таса льстил ему, выспрашивал его о тюремных застенках, о муках, принятых за дело партии, на что тот весьма охотно откликался и рассказывал пространно и обстоятельно, с наслаждением, сам себе умиляясь, ибо знал, что это уже не повторится, что скоро он сам придет к власти. Старый борец, растроганный вниманием Тасы, а в его лице и всей молодежи, давал молодому человеку различные мелкие поручения — отнести рукопись в типографию, что-либо там добавить, изменить, написать какую-нибудь заметку. Когда приходила корректура, а корректора не было, Таса добровольно принимался за дело и хорошо с ним справлялся. Таким образом, вскоре он стал во всех подсобных редакционных работах — в экспедиции, в бухгалтерии, в корректорской — человеком полезным и нужным. Корректуру газеты он взял целиком на себя, так как прежний корректор, человек, обремененный семьей, а следовательно, вынужденный искать дополнительных приработков, бывал небрежен, в то время как Таса скрупулезно точен, особенно по части пунктуации. В этом он не уступил бы и самому профессору. Кроме корректуры, он начал и пописывать. Особенно когда не хватало материала для третьей полосы. Было это не бог весть что. Так, всякие мелочи, пустяки, которые он выуживал и вырезал из других газет, но это ввело его в число постоянных сотрудников и сделало чем-то вроде руководителя и партийного лидера. И доходы его увеличились. Кроме корректорского жалованья, постоянного оклада в министерстве, — ибо, увидев, как далеко он шагнул, начальство уже боялось его трогать, — он имел и другие доходы, не крупные, но частые. Это были угощения и взятки бывших окружных и уездных полицмейстеров, которые обивали пороги редакции, надеясь после смены правительства вернуться на прежнюю службу, подношения от торговцев, которые охотно раскошеливались, зная, что позже с лихвой возместят их на государственных поставках, а особенно деньги за помещение корреспонденции, присланных из провинции, и тому подобное.
Он был соединительным звеном, осуществлял связь между молодежью и партийными лидерами. Через него шли директивы и наставления партийного руководства молодежи, как в той или иной ситуации надлежит себя вести, когда и какие устраивать демонстрации, какие выставлять требования. Ему даже давали деньги на агитацию. Почти все местные руководители были его личными друзьями, потому что каждому из них он оказывал услуги при публикации их статей с нападками на противников.
