Только бы оставили нас в покое, чтобы мы могли без помех наслаждаться нашей с муками приобретенной собственностью; но вот вчера один из них с такой иронией упрекнул нас, будто мы не либералы. Мы?.. Но кто же тогда исповедует самые святые принципы свободы, если не мы?.. У кого еще так глубоко в груди запечатлелась мудрейшая заповедь либералов, как не у нас?

— Свободно занимайся грабежом!

— Свободно наслаждайся награбленным!

Разве это не вершина высочайшего свободомыслия? О, если бы они знали, сколько у меня друзей, для которых эта заповедь была основой всей их жизни и, слава богу, стол их всегда был уставлен яствами, а причащались они шампанским… Есть лишь один пункт, по которому я не могу согласиться с этими одержимыми «красными»… Они требуют ответственности перед законом крупных и мелких чиновников… И еще похваляются, что они вольнодумцы! Хороша свобода! Чтобы человек, да еще господского звания, отвечал за каждый свой поступок!.. Ну, слыханное ли это дело? Если это не глупость, тогда что же такое глупость вообще? Ведь если бы я и многие другие держали ответ за геройские дела, которые мы совершили, будучи на высоких чиновничьих постах, то всех нас давно бы повесили… Но, слава богу и суду, ответственность всегда падала на… бедняков…

Перевод М. Рыжовой.

Покойной цензуре

Прощайте, сударыня!

Вы отошли в мир иной без любви и объятий…

Ведь это мучительное чувство, сударыня, вечно жить нелюбимой, неприголубленной… Поседеть, но так и не ощутить ни одного сладостного мгновения… Умереть, и даже на последней исповеди с грустью не признаться в сладких грехах юности… Уйти в небытие, не познав огня, сжигающего душу в сердце…

В жизни одинокая, после смерти забытая…

Это ужасно; такое одиночество тяжелее могильной земли… Помните ли вы, сударыня, прекрасную народную песню:

Тяжела ль земля, сыночек Йово?

Нет, родная, не земля так давит —

Девичьи проклятья тяжелее.

Вы прокляты! Прокляты людьми, народами, временем; все вас ненавидели, за исключением разве какого-нибудь платного слуги тирании и произвола, рабски пресмыкавшегося перед вами; да, сударыня, такие продажные рабы дерзали льстивыми одами, передовицами в газете, благодарственными адресами доказывать миру, что вы прекраснее любой богини и ваше лицо подобно солнцу… а взгляд? а сердце?.. Ах, оно столь же исполнено нежности и благодати, как первое теплое дуновение чудесного мая, как роса, блеснувшая на лепестках невинной лилии… В небесах не было ни одной звезды, которая не поблекла бы в сиянии ваших очей. Не родился еще на земле мудрец, достойный сдуть пыль с ваших сандалий…

Вы были идолом для идолопоклонников… И люди в вас верили…

Не знаю, как это могло случиться, только и мне вы иногда казались прекрасной, но и тогда я не мог вас любить! Я вас всегда ненавидел, даже дыхание ваше часто казалось мне тяжелым, удушающим, ваш взгляд — неприятным, ваша речь непристойной, глупой, невразумительной… Однажды вы обнажили передо мной грудь… Дескать, вот этой грудью вы вскормили одних рыцарей и это — теплая, ласковая, истинно материнская грудь! Я прикоснулся… Ах, сударыня! Змея не столь холодна, мороз не так обжигает стужей, лед и тот теплее… Вы холоднее мрамора, холоднее смерти, я не услышал даже легкого биения вашего сердца. Все в вас было глухо, тихо, немо… И эта тишина напомнила мне печальное кладбище в полночь, когда его заметает декабрьский снег… А я, сударыня, у которого это кладбище поглотило все самое дорогое на свете, казался сумасшедшим, голыми руками разгребающим глыбы льда, чтобы среди этой ледяной смерти отыскать искорку жизни. Ах, и что же я унес с собой? Иззябшее тело, растерзанное сердце! Да, сударыня, это были ваши дары!..

Возможно, вы спросите меня, откуда такая ненависть?.. Я и сам этого не знаю, только думаю, это плоды высокомерной суровости, с которой вы меня так часто встречали… Прихожу к вам. Вы спокойно и величественно сидите на своем троне. Подхожу к вам ближе, вы поднимаете длинные ресницы, устремляете на меня взгляд ваших больших глаз и с барским высокомерием спрашиваете:

— Что это?.. Что вы мне принесли?..

— Цветение этой весны или, лучше сказать, моей весны. — Конечно, я только так выразился, ведь у меня, сударыня, весны никогда не было, в стужу выхаживал я цветы, взлелеяло их не солнечное тепло, они взошли на моих муках и выросли, колеблемые вздохами, орошаемые слезами. Вот почему цветы эти так печальны!

Вы опускаете длинные ресницы и с глубоким презрением оглядываете цветочек… И постепенно лицо ваше мрачнеет, глаза загораются, а белая округлая ручка начинает обрывать на цветке лепесток за лепестком, пока от заботливо взращенного цветка не остается один сломанный стебелек; тогда вы мне возвращаете его с укоризненными словами:

— Это, сударь, было ядовитое растение, оно заражает атмосферу нашей отчизны.

— Сударыня, в человеческой жизни тоже много отравы… Видите ли, я думаю, ядовитое жало скорпиона образуется из той самой пищи, которой он наполняет свой маленький желудок… А разве оскорбления не действуют как яд на кровь человека?.. Помните перевод Йовановича:{7}

Бешено мчатся кареты,

Брызгая грязью на нас.

С тех пор как себя я помню,

Кем был я и кто я сейчас?..

Вот что, сударыня, причиняет боль! Я не завистник и не допускаю даже мысли, что стану когда-то богатым, более того, сударыня, я этого вовсе и не хочу!.. А надменных богачей и угнетателей я обязан ненавидеть и презирать уже потому, что сам я бедняк, они же в бедноту швыряют грязью…

О, я знаю, вы помните эти чудесные и печальные стихотворения, но думаю, и сейчас, после смерти, вам жаль, что вы не смогли их хоть как-то запятнать; ваши останки и в могиле плачут, что эти прелестные благоуханные цветы бессмертного Беранже не попали под ваши острые цензорские ножницы и вам не удалось их по-своему усовершенствовать… изуродовать…

Женщины — удивительные создания: та из них, что сама не рожает, жаждет уничтожить чужой плод!

Не стану вас упрекать за то, что редко рожаете, это природный недостаток, но вы сами должны признать, что и то небольшое потомство, которое, к несчастью, у вас есть, — сплошь уродливые недоноски… Ах, сударыня, сударыня! Ведь если бы не ваша благословенная утроба, разве такие чудовища увидели бы свет? Помните: где квакают жабы, там соловей молчит. Это старая пословица, не знаю, насколько она верна, но вот вам святая истина: в стране, где подлые наймиты топчут человеческое достоинство, настоящие патриоты немеют, а если иногда и подают голос, от их горестного излияния стыда и боли, от их язвительной усмешки у гонителей правды и свободы холодеет сердце.

— Пусть немые заговорят, многоречивые смолкнут!

Вы сломали железные перья у сынов вольности, чтобы они не могли писать для пользы родины и ее свободы, а платным слугам лжи и насилия дали перья из золота, чтобы писали гимны султанам… Разве это не прискорбно?.. Гимны султанам, гимны охранителям:

       …Цвет, как в мае,

А в цветах змея таится злая…

Вы знаете Гундулича?{8} Как не знать, если он у славян известен даже малым детям? Конечно, знаете! Но он вас не знал! Маленькая Дубровницкая республика не пускала вас в свои пределы… Вот несчастье!.. А то «Слезы блудного сына» были бы еще печальнее и горше! Ну, а для блудницы вы очень удачный прообраз, жаль, что поэту не дано было узреть величественные черты вашего лица и яркий наряд, прикрывающий грудь без сердца… услышать ваши пышные восхваления собственной искренности… я думаю, он воспевал бы тогда только цветы, а после каждой строфы следовал бы рефрен: