Так, переговариваясь, двигаются дальше. Вспоминают каждую мелочь, имеющую отношение к кир Герасу. И вот теперь нет этого человека. Уста, улыбавшиеся всем в пляске «Вот как толчется перец!», сомкнулись навеки, онемели, но, и сомкнутые, они так красноречиво и так страшно укоряют земляков!

Греки уже ощущают ужасную пустоту, образовавшуюся с его смертью в их рядах. И невольно скользят взглядом по четко выделяющимся в лунном свете вывескам. Чужие все фамилии, совсем непохожие на прежние! Когда-то здесь господствовали греки, почти сплошь были греческие вывески, и только изредка попадались сербские. Одни из Влахоклисуры, другой из Мосхополиса, третий из Гопеша, Магарева или Смрдежа, тот из Мецова, Янины или Корчи. А ныне, наоборот, редко увидишь грека, сплошные евреи да сербы! Грека днем с огнем не сыщешь! Настали такие времена, когда их на кладбище больше, чем в торговых рядах, и больше под крестами, чем под вывесками. Да, на крестах и плитах надписи греческие, так что скоро живые начнут завидовать мертвым: «Встаньте, а мы ляжем!» Так сетуют они, проходя по торговому центру и читая вывески на магазинах. На них всевозможные Карановчане и Крушевцы, Княжевцы и Шабачане, и это еще горожане, но их уже оттесняют мужики, всякие там Ясеничане и Лепеничане, Даросавацы и Пиносавацы!..

Тут все разом вспомнили злодея Милисава Пиносаваца, который выкопал яму их дорогому Герасу. Раньше никто и не думал о его существовании, а теперь, оказалось, помнят о нем лучше, чем о Фермопилах! Подумать только, как меняются времена! Как изменились потомки славных предков! Там, в Фермопильском ущелье, погибли тысячи персов, а здесь эллин погибает в какой-то Пиносаве!..

Все согласились на том, что трагедия их бедного Гераса — редкостная трагедия; подобные случаи бывали только в древние времена, когда судьба и разгневанные боги восставали против человека, обрушивая все беды на его слабые плечи, сравнивали Гераса с Приамом, Гекубой и даже Ниобой…{45}

— Нет! — прервал их кир Кутула. — Нет! Нет! — повторил он и немного помолчал, пока все стихли. — Он — Велизарий! Велизарий! — раздельно проговорил кир Кутула и достал щепотку знаменитого нюхательного табака. — Послушайте! — возгласил он.

Шествие остановилось. Все девятнадцать греков и валахов остановились и окружили его — самого среди них уважаемого человека. Ведь кир Кутула славился своей образованностью; он дважды в день ходит в читальню, прочитывает все газеты и знает обо всем, что творится на белом свете, а главное, умеет превосходно рассказывать, потому и внимают ему всегда с удовольствием.

— Послушайте! — начал кир Кутула. — Я прочел в одной сербской книге стихи — элегию, если говорить по-гречески, стихи Велизария. Наш покойный Герас — Велизарий! Христианин Велизарий — это наш Герас!.. Он был богат, добился великой славы, затем пал, погиб, умер! Велизарий!..

Все одобрительно кивают головой; со всех сторон доносится: «Истинно так!»

— А в доказательство того, что это так и есть, — продолжает кир Кутула, — и написана эта самая элегия. — Он вскидывает брови и начинает:

Не завидуйте вы, братья,

Показному счастью.

В нем душа и сердце ваше

Не найдут покоя!

Некоторые придвинулись ближе, другие приставили к ушам ладони, чтобы лучше слышать, и все понимающе и одобрительно забормотали, требуя: «Дальше, дальше!»

Счастье, счастье всего мира

Выпало мне нынче,

И хотя оно прекрасно,

Нет в нем постоянства.

Счастье, говорит поэт, весьма непостоянно. Какое прекрасное слово, эллинское слово! Несомненно, оно украдено у нас! — комментирует кир Кутула, и все с ним соглашаются: конечно, эти стихи украдены у эллинов; кир Кутула между тем продолжает:

Меня счастье поднимает

Выше римских башен,

Но сейчас же низвергает —

Путь на землю страшен.

— Правильно! Верно! Истинно так! — раздается со всех сторон. А Кутула завершает, повысив голос на последней строфе:

Тот, кто счастлив был когда-то,

Кланяется людям,

И слепой зовет: «Подайте

Воеводе Велизарию».

Все признали, что так оно и есть. Со времен Велизария и по сей день не было человека несчастнее кир Гераса. На глаза навернулись слезы, к горлу подступил комок. И, не проронив больше ни слова, все вновь попарно двинулись в путь, думая об одном лишь Герасе и укоряя себя за то, что большинство из них не знает даже, на какой улице он жил, не знает дома, где он страдал и сегодня освободился от земных забот. Достигнув нужной улицы, они расспросили, где живет Герас, и договорились, что первым войдет первый по алфавиту, а таковым оказался кир Антула.

Родственники пришли раньше знакомых. Тетка Клеопатра запричитала еще у ворот. Она почувствовала, что задыхается (будто разбойник схватил ее за горло), когда увидела, как здесь пусто и мертво, какая поистине могильная тишина стоит во дворе. С деревянного крыльца она поспешила в комнату, за ней устремились и другие.

Но в дверях все остановились, пораженные. Плач оборвался. Смотрят и не верят своим глазам. Перед ними неожиданно возник призрак. Что это — явь или обман зрения, сон — представилось их взорам? Он это или привидение? На столе в углу мерцает небольшая лампа, рядом сидит кот и смотрит в тарелку, а за столом собственной персоной восседает он, Герас, и кормит прирученных мышей, что, разместившись у него на ладони, подбирают крошки хлеба. Мыши совсем ручные, ничуть не боятся кота, да и тот не обращает на них внимания, будто это вовсе и не мыши, — знай себе умывается и облизывается, как обычно делают все его собратья после сытного обеда.

Когда прибыли остальные и послышался шум, кир Герас вздрогнул, спустил на пол мышей, которые тотчас же шмыгнули в норку, проводил взглядом кота, спрятавшегося под кровать, и обернулся.

— Кто здесь? — раздался голос Гераса из глубины комнаты.

— Я…

— Кто ты? — спрашивает Герас.

— Да я… Антанасова Клеопатра.

— А, это ты? Откуда ты взялась? Чего тебе?

— Разве ты не умер? — срывается с языка у тетки Клеопатры.

— Я закопан, похоронен заживо, но пока еще не умер! Святой архангел еще не пришел за моей душой, я ему пока не нужен! — печально говорит кир Герас.

— Ты жив? Не умер? — радостно вопрошает Клеопатра и подбегает к нему поцеловать руку.

— Ужинал вот… жив, стало быть…

— Боже мой, как я перепугалась! Ксенофонт сказал… Да вот и он.

— Я на базаре услыхал, батюшка… — начал Ксенофонт, но запнулся, зарыдал и захлебнулся слезами, целуя отцу руку.

Потрясенный, Герас обнимает сына, из глаз его капают слезы.

Тут пришел и Аристотель с сестрой Любицей. Они тоже услышали страшную весть и прибежали сюда. И тоже замерли в изумлении. Не верят своим глазам.

— Батюшка! — воскликнули они, бросаясь к нему, обнимая его и целуя.

Кир Герас совсем оттаял: весело смотрит по сторонам ясными глазами, радуется, что все собрались у него, и предлагает усаживаться на диване, на стульях. Все спрашивают, как он себя чувствует и почему скрывается от них. Родные содрогаются при мысли, что все могло оказаться правдой. Он чувствует их искреннюю радость, смягчается и становится все более радушным. Среди всеобщей радости ему радостнее всех — он удостоверился сейчас, что есть кому пожалеть его и оплакать после смерти.