Закончив вторую часть, я той же ночью увидела его во сне. Он вообще приснился мне впервые. Мы летели над городом. Не на флаере, а на крыльях, будто ангелы со старой религиозной картинки. Я ощущала своим телом ритм движения крыльев - вверх-вниз. Это не требовало никаких усилий, и приятно было лететь и видеть его летящим впереди. Мы миновали порушенные балки, и наши тени упали на оранжевую осеннюю траву. Говорят, если летаешь во сне, значит этот сон сексуальный. Может, и так. Но ничего такого не было.

Когда я проснулась, было раннее утро, и я выглянула в окно, чтобы посмотреть на озаренные оранжевым светом балки, куда падали наши тени. За развалинами едва виднелся голубой призрак города, линия конусообразных домов и далекая колонна Делюкс Хайпериа Билдинг. Вид не казался больше ни безобразным, ни унылым. Ярко светило солнце. Лет через пять, если развалины так и останутся, из сорняков вырастет молодой лес. Небо было голубое, как рубашка Сильвера.

Очарованная сном, солнечным светом и осенней травой, я отправилась в ванную и включила горячую воду, хоть она и дорогая. Я приняла душ, оделась и причесалась. Волосы начали менять цвет. И лицо. На волосах, видимо, просто слезла краска, нужно было восстанавливать бронзу, но я продала парикмахерский узел. Можно было сделать это в косметическом кабинете, но там вряд ли смогут подобрать точно такой же оттенок. Да и в любом случае это недешево. Придется возвращаться к естественному цвету, хоть он и не соответствует цветосущности. Но это ладно, я что же случилось с лицом? Я включила три лампочки из четырех и увидела, что оно немного осунулось, стали выдаваться скулы. Теперь я в чем-то выглядела старше, но в чем-то - и моложе. Я ближе наклонилась к заляпанному стеклу, и два моих глаза слились в один, искрящийся зеленым и желтым.

Я положила чек Каза-Бьянки в сумочку через плечо, вышла и спустилась по растрескавшейся цементной лестнице.

Не могу сказать, что я чувствовала, наверное, не чувствовала ничего. Улица переходила в жалкое подобие бульвара, рядом с которым была старая надземная дорога, которой давно уже не пользовались. В ожидании городского автобуса я позавтракала в какой-то забегаловке булочкой с изюмом, чашкой чая и яблоком. При свете дня настроение у меня сильно поднялось. Конечно, раньше я бывала в таких трущобах только с кем-то и в качестве экскурсанта, но ориентироваться здесь все же могла.

Под голубым небом и здешний тротуар не казался таким уж неприглядным. Люди бежали в разные стороны, о чем-то споря на ходу; из продуктовых магазинов валил пар. С надземки свисали цветы.

Город я всегда знала. У меня не было причин опасаться даже теперь. Ночью я спала на старой ворсистой тахте прямо в джинсах, и они достаточно помялись, чтобы не привлекать внимания. Блузка тоже была помята.

– Опять опаздывает, - устной стенографией сказала одна женщина другой за моей спиной. - Идти, что ли, на флаер - так столько денег.

– Лоботрясы гаражные, - отозвалась вторая. - Не хотят обслуживать рабочие окраины, вот в чем вся беда. В центре-то никаких проблем. А здесь пешком ходи.

Потом они принялись шептаться, и, поняв, что они говорят обо мне, я похолодела от нервного напряжения. Я уловила слово "актриса", произнесенное с жалостью, насмешкой и любопытством, и была крайне удивлена тем, что не уступаю в экзотичности Египтии, хоть и на этих бедных улицах. Удивлена и в то же время обрадована. Быть актрисой в этом конце города означало вести борьбу за выживание. Они не будут меня ненавидеть. Я была символом равных возможностей. Но, во всяком случае, с голоду я не умру.

Наконец, прибыл автобус. Я сошла в Бич, отправилась в банк Мэгнэм и получила деньги по чеку.

Потом я в силу привычки села на флаер и пожалела об этом, опуская монету. Я совсем не умела экономить, пускалась в неоправданные расходы, и это еще раз доказывало, что ситуацией я не владею, но думать об этом не хотелось. И о матери тоже. И о Кловисе, и о Египтии, и даже о нем.

Я добралась до Рэйсина и пошла по Нью-Ривер Бридж к дому Кловиса.

Возле его двери я внутренне похолодела, но все же попросила ее пропустить меня.

Может быть, его - их - нет дома. Или - заняты. Тогда дверь не откроется.

Дверь все не открывалась, не открывалась, а потом открылась.

Я вошла, держа перед собой сумочку, словно щит, но в жилых комнатах стояли кушетки, лежали подушки, висели со вкусом подобранные украшения, а их не было.

Меня сотрясала дрожь, но я не обращала на это внимания. Я села на тахту с черными подушками и стала смотреть в окно, возле которого призналась в любви его отражению, а он увидел это и понял.

Через несколько минут Кловис появился из главной спальни в темно-голубом костюме-тройке, будто собрался уходить. Держался он, как всегда, элегантно и небрежно, но, взглянув на меня, сразу покраснел. Я еще ни разу не видела, как краснеет Кловис, это был почти болезненный румянец, по чередованию оттенков можно было высчитать пульс. Я вспомнила, что ему всего семнадцать. Я сама начала краснеть из солидарности, но не отпустила глаза, и Кловис первым отвернулся и подошел к раздатчику с выпивкой.

– Привет, Джейн. Что тебе налить?

– Я не хочу пить. Я принесла деньги.

– Неужели? Надеюсь, точны вы, как король. Он опрокинул стакан и снова обрел обычную невозмутимость.

Я встала, открыла сумочку и принялась отсчитывать крупные банкноты на столике перед его носом. Это заняло немало времени. Он смотрел, иногда отхлебывая из стакана. Рукава его рубашки были кружевными, такими же, как у Сильвера, когда он стоял на Большой Лестнице.

Когда я закончила, Кловис сказал:

– Ты же знаешь, его здесь нет.

– Знаю. - Я знала это и раньше. Если бы он был тут, рядом, я бы, наверное, это почувствовала. - Теперь, пожалуйста, скажи, сколько ты потратил на Египтию. Ты ей купил меховое пальто?