– И штрафа не было?
– Я говорю, полностью оправдали…
К вечеру пароход из Ладожского озера вошел в Неву. Скоро показались огни Петербурга.
Из Петербурга, не сказав об этом Сазонову, Иван Дмитриевич, оставив свой дорожный саквояж в «Знаменской» гостинице, в тот же день нанял извозчика и поехал на писчебумажную фабрику наследников Печаткина.
Директором этой фабрики был старый друг Сытина Петр Михайлович Горбунов. Фабрика поставляла на большие суммы за наличные и в кредит бумагу товариществу Сытина. Поэтому Ивану Дмитриевичу по деловым, коммерческим соображениям приходилось здесь нередко бывать. На этот раз его интересовало не только приобретение бумаги высокого качества на юбилейное издание книг к трехсотлетию дома Романовых, но прежде всего ему хотелось знать и о годовой прибыли, которую дает она наследникам Печаткина.
При встрече с Петром Михайловичем Горбуновым Сытин схитрил, конечно, разговор начал не прямо, а обходом:
– Я к вам на фабрику, Петр Михайлович, заглянул вроде бы без надобности. Поизносился я, поистерся на своем деле, взял себе отпуск и поехал проветриться, отдохнуть. Вот и к вам, простите, закатился как бы на экскурсию, да попутно и насчет бумажки узнать. Сами понимаете: юбилей на носу… Побывал у себя, в Костромской, на родине. Съездили с приятелем Сазоновым на Кивач, к преподобному Александру Свирскому привернули. Думаю, дай, навещу печаткинскую…
– Доброе дело, Иван Дмитриевич, рад такому гостю, – сказал Горбунов, – поживите, отдохните у нас сколько угодно. Я вам для жития предоставлю место в павильоне, который Печатанным когда-то был устроен к приезду Александра Третьего…
– Ну, куда мне в такой павильон лезть? У меня ночлег в Питере есть, в «Знаменской».
– Жаль, жаль, а вы не спешите, иначе какой же это отпуск? Что-то хитрите вы, Иван Дмитриевич, по глазам вашим вижу!.. Насчет бумаги не извольте беспокоиться: изготовлена вам и отгружена в Москву, бумага – высший сорт…
– Очень благодарствую, Петр Михайлович, ей-богу, мне хочется посмотреть на фабрику, на окрестности, на речку Дудергофку…
– Не купить ли затеваете у наследников Печаткина?
– Что вы, помилуй бог, разве Печаткин продаст свою фабрику?
– Разумеется, не продается. Такая фабрика – клад! Историческая фабрика. И очень выгодная… Печаткины ее никогда не продадут. Наоборот: расширять собираемся. Что ж, Иван Дмитриевич, пойдем ко мне на обед. С сытым Сытиным легче беседовать.
После обеда у Горбунова Сытин пожелал осмотреть фабрику. Сопровождать его по фабрике и поселку Петр Михайлович послал своего сына, студента-первокурсника, проводившего летние каникулы на фабрике.
Парень оказался очень толковым. Он знал не только с чего начинается и чем кончается весь процесс производства бумаги, но и всю двухсотлетнюю историю предприятия.
– Красносельская печаткинская фабрика, – рассказывал Сытину студент Горбунов, – началась еще при Петре Первом. Ей двести лет. Когда в 1903 году вышла книга к двухсотлетию Петербурга, там в прилагаемой рекламе об этом было сказано. Вы не читали?
– Господи, когда же я стал бы работать, если все книги читать? Как вас звать-то?
– Николай…
– Один у отца?
– Нет, еще есть младше меня брат, Саша… Вам интересно знать историю фабрики?
– Расскажите…
– При Петре Первом здесь голландец Делер основал полотняную фабрику; при Екатерине Второй она была продана англичанину Ричарду Козенсу, который и перестроил ее в писчебумажную. А через двадцать лет, при той же Екатерине, фабрику купил князь Потемкин-Таврический; затем фабрика оказалась во владении богатой генеральши Хлебниковой, потом статской советницы Полторацкой, а у нее фабрику арендовал один из ораниенбаумских купцов – Печаткин… Вот и вся история. При Екатерине здесь изготовлялась бумага даже для ассигнаций. Раньше делали бумагу из тряпок, а теперь научились делать из дров и соломы… Такого сырья сколько угодно…
Сытин интересовался, как поставлена и налажена работа. Четыре артели из пятисот человек обслуживали все производство. У рабочих своя школа. Общежития для семейных и холостяков.
– Все идет гладко: и поступление сырья, и производство, и сбыт бумаги. И рабочим здесь, вдали от города, жить не так плохо, как в городской гуще. Но хозяева не балуют рабочих: только и бесплатного – кипяток в общежитии да воздух на улице…
После обхода фабрики Иван Дмитриевич решил открыться в своих замыслах.
– Петр Михайлович, каково ваше мнение, – обратился он к директору, – я задумал иметь свою бумажную фабрику. Есть расчет или нет?..
– Ах, вот оно что… затея достойная сытинского размаха. Что ж, если есть такие излишки капитала от издательства, то начинайте… Смотря где?
– В Карелии, полагаю.
– Это невозможно. Нет путей сообщения. А вообще – канительная штука: «Не женись, брат Лука», как говорится в сытинском песеннике. Осмыслить надо…
– Конечно, такие дела очертя голову не делаются.
– Один или с компанией?
– Могу и с компанией.
– Бумаги своей в России не хватает. Новая фабрика не помеха. В час добрый, женись, брат Лука!..
Иван Дмитриевич заночевал у Горбунова, а на другой день – в Москву.
Евдокия Ивановна так и не поняла из его настроения – доволен он или нет своей поездкой.
В первую очередь Иван Дмитриевич попросил своего старшего сына Николая разыскать Сергея и позвать его для «исповедания». А это значило – как понял Николай Иванович – дядя Серж чего-то опять напроказил…
Надо сказать, что Сергей, младший брат Ивана Дмитриевича, был не очень удачлив в жизни.
Однажды, не поладив с Иваном Дмитриевичем, Сергей хотел перебраться на житье в Ясную Поляну к Льву Николаевичу. Как-то Лев Николаевич с художником Ге и Сергеем Сытиным пять суток шли вместе от Москвы до Ясной Поляны. Сергей всячески старался понравиться графу Толстому, прислуживал ему в дороге, угождал и даже изъявил желание вступить в члены общества «Согласие против пьянства». Но Лев Николаевич, видимо, невзлюбил Сергея и не позволил ему остаться в Ясной Поляне.
В руководстве товариществом Сергей не имел доверия и довольствовался лишь заработком от составления бесчисленного множества песенников. Составляя песенники, Сергей предпочитал для собственной «славы» указывать на титульных листах – «Песни дяди Сержа».
Красочные, яркие, заманчивые рисунки были на обложках песенников и диковинные заглавия: «Ни бе ни ме ни ку-ка-ре-ку!», «Ой, жидочки, жиденята», «Тарарабумбия», «Люблю я женский пол», «Не женись, брат Лука» и т. п.
Таким делом занимался Сергей, не добиваясь ничего большего. Однако старшему деятельному брату он нередко портил настроение. Так вот и тут случилось.
Сергей почувствовал, что брат приглашает его не зря. Заранее предвидя, о чем пойдет разговор, он придумывал отговорку, ведь давно было дело с этими родительскими крестами.
Сначала сдерживаясь, не показывая своего гнева, Иван Дмитриевич спросил Сергея:
– Что же это такое, Серж? Я был в Галиче на могиле наших батюшки и матушки, а куда же памятники девались?..
– Столько времени, братец, прошло, могли и пропасть, могли и украсть. Следить некому.
– Вот что, Сергей, – повысив голос, продолжал Сытин. – Довольно тебе дурака валять! За такие проделки оплеухи мало! Мне «почтеннейший» все рассказал: пропили, в карты проиграли! Кресты в карты! Богохульники, мерзавцы!
Сергей взмолился:
– Прости, братец, был грех… за давностью и закон не наказует, прости… Ну, я тоже умру, и, может, пораньше твоего… так ты не ставь на мою могилку ничего. Вот квиты и будем. Мертвым ни зонтики, ни будильники не нужны. Зачем же памятники, да столь дорогие?
– Уйди от меня, барабошка!.. Да пореже на глаза суйся. И чтоб ни на одном песеннике твое титло «дядя Серж» ни разу больше не стояло!..
Евдокия Ивановна не вмешивалась в ссору мужа с Сергеем. Лишь бы Иван Дмитриевич не ударил его: разве это допустимо в благородном семействе. Потом, чтобы отвлечь Ивана Дмитриевича от крупного разговора с братом, она подошла и тихонько сказала:
