За короткий, двенадцатилетний, срок Николай Иванович Новиков сумел выпустить четыреста пятьдесят пять книг. В большинстве своем это были умные, содействовавшие образованию книги, впервые появившиеся на русском языке. Из столь большого числа изданий епископ Платон выделил шесть книг «зловредных, развращающих добрые нравы и ухищряющих подкапывать твердыни святой нашей веры». Это были книги масонские, посвященные деятельности «вольных каменщиков», книги, за которые Екатерина Вторая заключила знаменитого русского просветителя в Шлиссельбургскую крепость.

Можно удивляться многогранной издательской деятельности Новикова, оставившего по себе на вечные времена добрую память и ставшего вдохновляющим примером для книжников Смирдина, Плавильщикова, Сытина, Сойкина и других, пользовавшихся в известной мере идеями и опытом этого умного а образованного издателя.

Кроме издания множества полезных книг Новиков улучшил московскую газету, впервые издавал при ней бесплатное приложение «Детское чтение», он выпустил первый словарь русских писателей. Трудность такого издания невероятна, если принять во внимание, что в то время не было понятия о каталогах и собрать сведения о писателях стоило огромного труда. И тем не менее появился в свет Новиковский «Опыт исторического словаря о российских писателях», в предисловии к которому, между прочим, было сказано:

«…не может быть неведомо и то, что все европейские народы прилагали старание о сохранении памяти своих писателей, а без того погибли бы имена всех, прославившихся в писании мужей. Одна Россия по сие время не имела такой книги, и, может быть, сие самое было погибелью многих наших писателей, о которых никакого ныне мы не имеем сведения».

В словаре значилось триста семнадцать авторов, видное место уделялось Феофану Прокоповичу, Ломоносову, Кантемиру и Тредиаковскому. Сорок епископов, владевших пером, также попали в этот словарь. Но были среди писателей и такие, которые не печатались, но значились в словаре, как авторы рукописных книг, хранившихся в императорской библиотеке.

Новиковские издания, от первой и до последней книги, по своему содержанию и направлению были, разумеется, намного выше нахлынувшего впоследствии лубка; но из-за недостатка грамотности в народе не удалось им проникнуть до глубин деревенских, где в то время еще кое-кто ухитрялся вести свои записи на бересте, торговые сделки отмечать на кожаных бирках и пользоваться шестигранной рубцеватой палкой, заменявшей календарь.

И только, когда мало-помалу стала проникать в деревню грамотность, появилось беспредельное поле деятельности для издателей-лубочников и поставщиков лубочной литературы – авторов, ютившихся в подворотнях, под Никольскими и Ильинскими воротами, где находились издатели-книгопродавцы. Эти «подворотные» авторы мало повинны в том, что они были такими. Всякому овощу свое время зарождения, созревания и отмирания.

Лубочная картинка существовала с давних, петровских времен и была первой ступенькой культуры для неграмотного народа. Лубочная книжка появилась в народе из рук издателей Никольского рынка и без помех здравствовала четверть века. Первой ее помехой стал «Посредник» и его создатели, русские писатели во главе с Львом Толстым, при благотворном сытинском участии. И тогда «подворотные» стали быстро исчезать. Но кто же они, эти прародители халтуры, жалкие жертвы своего времени, чьи «творения» поглощал первый русский грамотей?..

Вот появляется в лавке Сытина развязный подвыпивший «юморист» Мишка Евстигнеев, из бокового кармана торчит горлышко бутылки, из потайного – трубочкой свернутое произведение.

– Вот-с! Покупайте, Иван Дмитриевич, рассказец «Капризная жена», или вот еще «Нос в десять тысяч».

– Непонятно, Миша, что значит «Нос в десять тысяч»? Не беру, мне тут что-то новенькое обещал занести Пашка Кувшинов.

– Да что вы, господин Сытин! – начинает возмущаться Евстигнеев. – Да супротив меня Пашка Кувшинов тля! Пустозвон!.. Вы меня обижаете, Иван Дмитриевич. Берите «Капризную жену» за пятерку, и дело с концом! А то, что непонятен «Нос в десять тысяч», так ведь в этой неизвестности и кроется приманка для покупателя. Так вы и извольте понимать мой добрый умысел…

Склонившись через прилавок, чтобы не услышал кто другой, «юморист» нашептывает Сытину доверительно:

– А вы знаете, Иван Дмитриевич, Кувшинов что-то спер у Мельникова-Печерского. Обтяпал и дал название рассказу «Пещера в лесу, или Труп мертвеца», а на самом деле кто купит, прочтет, там ни трупа, ни пещеры, ни хрена нет. Одно мошенство!.. Учтите. Ну, ладно, если вам не надо моих трудов, то отнесу Маракуеву, хотя и тот что-то заноситься стал. Нос воротит. Эх вы, лубочники-посредники!..

Напротив сытинской типолитографии трактирчик Тарасова: чай подается с баранками, водка с огурцами и ржаным хлебом. Причем закуска к водке бесплатная в таком количестве, что посетитель выпьет шкалик и ради остатка закуски – не пропадать добру – просит повторить водочки. Хозяину то и надо.

Сюда частенько из своего заведения забегал Иван Дмитриевич; водкой он не баловал себя, а чайку запашистого цейлонского да с рассыпчатой сушкой мог стаканов полдюжины осилить.

Увидев издателя за чаем в благодушном настроении, из-за соседнего столика выходил плодовитейший «подворотный» писатель, некто Кассиров. Это известный делец Никольского книжного рынка. На нем затертый костюм, прикрытый безрукавным плащом с цепочкой-застежкой; пышный цветистый галстук отличает «писателя» от простых смертных завсегдатаев, болтающихся на старой площади у всех подворотен Китайгородской стены.

– Иван Дмитриевич, разрешите к вам пересесть, есть о чем поговорить. Вы не против?..

– Пожалуйста.

– Че-ло-век! – взывает Кассиров к официанту. – Перенесите мой заказ на этот столик…

Сытин налегает на чаек и хитро посматривает на «подворотного» автора.

– Честь имею предложить вам, Иван Дмитриевич, несколько полезных вещей. Есть готовые вполне и есть в мечтах некоторые. И вот, знаете ли, как моя мечта взыграла и воспылала, у меня надежда сочинить историческую повесть. Уже и заглавие есть: «Березы на стенах». И о чем бы вы думали? О татарских нашествиях на Москву, а тему подсказали действительно березы на Китайгородских и Кремлевских стенах…

– Эх, Кассиров, мы уж до того с вами дописались, что читатели скоро будут нас лупить березовыми розгами. Ужели вы думаете, что когда-то господину Загоскину достаточно было увидеть березы на стене и на этом основании сочинять исторические повествования?

– А я этого, Иван Дмитриевич, не думаю, да что вы, господь с вами. В нашем деле главное – заглавие. Попадет книжица подходящая, я ее поверну как хочу, и будьте здоровы…

Кассиров, рассуждая так с издателем, был по-своему прав. Сытин знал способы «подворотного» сочинителя Кассирова, как знал их и весь Никольский издательский рынок. Кассиров сам ничего не сочинял и не считал за грех брать любую книгу любого писателя, по своему усмотрению начинал ее перекраивать и вносить поправки, одним словом, обкрадывать: Тургенева – так Тургенева, Лермонтова – так и Лермонтова, а что касается сказок Андерсена – тут уж и сам бог велел ему трубить на свой лад. И среди «подворотных» Кассиров был не одинок. Такими же были популярные плагиаторы Потапов и Шмитановский – рифмоплеты. Они даже не пренебрегали древними былинами, переделывали их в грубые лубочные раешники. Но былины еще туда-сюда – достояние, так сказать, общенародное.

Но вот «подворотные» сочинители, набившие руку на всякой чепухе и чертовщине, решили приложить усердие не по разуму, взялись за классиков. Они полагали, что для неграмотной деревни серьезную литературу надобно упростить и в таком виде двинуть в народ. И они «двинули». И этот общий грех «подворотных» авторов разделили между собой все издатели Никольского рынка, в том числе, и не в последнюю очередь, Сытин.

Печатались, с точки зрения здравого смысла, уму непостижимые вещи: Илью Муромца, легендарного русского богатыря из древнекиевской Руси, перенесли в семнадцатый век и «двинули» в народ книгу под таким заглавием: «Илья Муромец и боярская дочь, или Русские в начале XVII века – во время черного года».