Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Старший сержант побагровел.

«Ну ладно, об этом мы еще поговорим! – Он дернул ружейный ремень и, твердо шагая, ушел…»

В тот же день вечером начала подниматься вода в Дунае. Проливные дожди, прошедшие несколько дней назад в Альпах и Карпатах, достигли и этих мест. Уровень воды в реке поднялся совсем немного, но и этого было достаточно, чтобы растревожить рыб. В сумерки старик сел в барку попытать счастья. Он решил наловить рыбы и в то же время спустил на воду лодку для того, чтобы на другой день все было наготове для нашего ночного путешествия и какая-нибудь случайность не застала бы нас врасплох. Улов обещал быть хорош, и старик решил остаться на реке до утра.

Было, как видно, около полуночи, когда старуха проснулась от ружейного выстрела. Проснулась-то она от выстрела, но показалось ей, будто в полусне она ужо раньше слышала шаги по прибрежным камням. Старуха в испуге вскочила, прислушалась. Потом снова заснула. Здесь, на границе, не раз гремели выстрелы…

Утром сосед-рыбак привел барку. Он ночью тоже был на реке и заметил, что по воде тихо плывет пустая лодка. Что-то случилось. На борту лодки алело кровавое пятно шириною с ладонь.

Немного позже пришел старший сержант. Он уже знал о происшествии и сообщил подробности: старик ночью подплыл слишком близко к середине реки, пересек демаркационную линию, его пристрелили с той стороны. Да, конечно, с той! Сержант принес протокол, чтобы старуха его подписала.

В немом безмолвии мы выслушали трагическую историю. Быть может, старик действительно переплыл границу, чтобы «сделать пробу»… Нет, не думаю. У меня сразу мелькнула мысль: его убил жандарм. Старик много знал о его грязных делишках с контрабандистами. Тот и убрал рыбака с дороги. Чем рисковал жандарм? Ничем. Полусумасшедший бедный старик, религиозный маньяк – кому до него дело?

А сморщенная, одетая в траур старушка будет оплакивать его до самой смерти.

Но потом мы подумали о другом: что теперь будет с нами! Ружейная пуля может настичь и нас.

– Я грести не умею, – сказала старуха, – дороги не знаю. Я поплыла бы с вами ради бедного моего покойника, – да боюсь – вдруг доведу до беды.

Мы решили переждать. Укроемся в погребе до вечера. «А потом что-нибудь да придумаем», – сказали мы старушке, чтоб ее утешить, однако самих нас это не очень-то утешило.

Но что мы могли придумать?…

Глава двенадцатая

В яме. «Брат, карточка!» Капуварская битва

Брата Белы и дядю Йожи, как мы узнали впоследствии, не поймали. Оба хорошо знали местность. Старик, свернув влево от шоссе, сделал вид, будто бежит во весь дух, и так внезапно бросился в канаву, что в темноте преследователи проскочили мимо. Брата Белы уже в лесу зацепила пуля – оцарапала ногу. Он перевязал рану носовым платком и утром пришел домой, как будто с поезда. Он даже не прихрамывал, так незначительно было ранение. Его вызвали, допросили и день продержали в полиции; он никогда не писал нам об этом, но его наверняка били. Они лгали ему, что мы пойманы, и будто бы даже привезены сюда, в Татабанью, но он упорно стоял на своем: ничего, мол, не слышал, был у свояченицы в Дьёре. Он говорил, что в Татабанье у нас, наверное, много других знакомых. Зачем нам было приходить именно к нему – так легче всего навести на след… Его свояченица, работавшая на дьёрской кондитерской фабрике, была опытной пролетаркой и, когда в пятницу к ней пришел сыщик и спросил: «Приезжал ли к вам свояк?», она без колебаний отрубила: да. По тому, что писали газеты о событиях в Пече и Татабанье, она поняла, что в этом деле Йожефу К. нужно алиби…

При более основательном разбирательстве, конечно, быстро бы выяснились противоречия в показаниях, но ведь расследование велось не о Йожефе К., искали нас, и наши враги знали, что каждая минута промедления означает для нас новые сотни метров.

Жена Йожефа К. поступила весьма разумно, когда на вопросы о муже ответила: он ушел в Дьёр. Однако всякая ложь содержит и долю правды, и это знают все сыщики. Сказав «Дьёр», женщина все-таки «пустила блоху» в ухо Тамаша Покола и компании, и это небольшое упущение навлекло на нас новую беду.

Дьёр? Вполне вероятно, что они действительно там, быть может, они туда убежали… Преследователи полагали: раз брат Белы ездил в Дьёр, значит, и нас переправили туда. Инспектор вызвал по телефону министерство внутренних дел и снова предупредил о том, что необходимо усилить охрану южной дунайской границы – по всем признакам, мы собираемся переправляться именно там. Вот почему надзор за берегом стал еще строже, чем в предыдущие дни. По шоссе рыскали моторизованные патрули, сновали конные жандармы. Караван Покола тоже проделал путь дважды от Эстергома до Дьё-ра и обратно.

Старший тюремный надзиратель Пентек был убежден, что ночью сражался с нами. Пока Покол и компания искали нас у Дуная, он с собаками-ищейками набрел на след крови в лесу. Собаки тянули сыщиков к городу, однако след потеряли. Тогда было выдвинуто предположение, что во время ночной схватки одного из нас ранили; мы вынуждены были возвратиться в Татабанью и теперь скрываемся где-нибудь в городе. Началась облава, которая продолжалась сутки.

А мы меж тем целый день просидели на корточках в погребе рыбачьей хаты в Шюттё; тетушка Нергеш принесла нам туда обед и ужин. В этот день жандармы ее не трогали. Их удерживала, как видно, нечистая совесть…

Мы с Белой ломали голову, как быть теперь, куда двинуться дальше. В Татабанью, совершенно очевидно, мы возвратиться не можем. Это значило бы идти навстречу верной гибели. Не можем здесь поблизости обратиться ни к рыбаку, ни к лодочнику, ибо кто знает, не заодно ли они с жандармами.

И тогда впервые у меня мелькнула мысль: а что, если пойти в Дьёр? Я снова и снова возвращался к этой идее.

Тем временем мы обсуждали и такой абсурдный план: попросить у старухи лодку и переплыть реку самим. Рискуем попасть под пулю? Что ж, мы рисковали и большим. Мы отдались бы на волю течения и лишь правили бы к той стороне. Не причаливая, оставили бы лодку близ берега и поплыли: когда плывешь, шума меньше, чем от гребли… Мы обсуждали этот план, а в мыслях я снова и снова возвращался к Дьёру.

Дьёр! Это замечательно, вот куда надо идти…

Из души моей еще не исчезло то хорошее чувство, которое возникло в Татабанье от близости товарищей, от их дружеского участия.

Во время войны я года два пробыл на дьёрском оружейном заводе, на принудительной военной работе. Там бок о бок трудились венгры, немцы, австрийцы, чехи, моравы, словаки, хорваты – все нации монархии, не понимавшие языка друг друга. И все до одного неорганизованные. В течение двух недель мы создали там профсоюз.

В январе 1918 года забастовали все металлисты. Да, стачка 1918 года была могучим выступлением! Работа остановилась по всей стране; у нас, в Дьёре, забастовка длилась на два дня дольше, чем где-либо.

Наше предприятие было военным, мы подчинялись военной дисциплине. Заводом руководил австрийский полковник. Против профсоюза в то время бороться было уже трудновато, и начальство вынуждено было считаться с тем, что я главный доверенный.

В первый день стачки полковник вызвал меня к себе.

– Сейчас же принимайтесь за работу, до этого мы переговоров вести не будем! Лишь при условии полного подчинения речь сможет пойти о том, чтобы выслушать ваши претензии.

– Ничего не могу поделать, господин полковник, – ответил я. – Сколько бы я ни приказывал цеховым доверенным, рабочие не станут к станкам, пока не удовлетворят их требования.

Дело в том, что у нас на заводе была тогда нечеловечески тяжелая жизнь. По продовольственным карточкам почти ничего не выдавали, мы получали один черный хлеб, да и то никудышный; цены повысились в пять, в десять раз, а зарплата осталась прежней. Даже одинокий человек не мог прожить на эту зарплату, а что говорить о тех, у кого была семья!.. Мы голодали.

Но голодали не только мы, штатские, – голодали солдаты. В Дьёре для поддержания порядка стоял боснийский полк. Солдаты были оборванны, бледны, невеселы. По понедельникам, когда мы получали свой недельный паек, они ждали нас в воротах завода. «Брат, карточку!» – кричали они. Иначе говоря, выпрашивали один-два талона, чтобы увеличить свой скудный рацион… Нам было жаль их – вид солдат красноречиво говорил о том, что им приходится туго. И те из нас, у кого дома не было слишком много голодных ртов, то один, то другой охотно давали талоны. Как счастливы бывали тогда солдаты, как благодарили нас!..

37
{"b":"94591","o":1}