В Вильно его встретил на вокзале сам капитан Секунда. На этот раз капитан был очень осторожен в своих требованиях — ему, видимо, сказали, чтобы он не лез напролом. А Федоров, наоборот, был теперь заметно покладистее.
— Вы прошлый раз просили помочь вам… как это у вас там называется?.. внедрить, что ли, ваших агентов. Я не напутал? — небрежно спросил Федоров.
— Да, да, в штаб Западного фронта, — подсказал Секунда. Эту просьбу он пересылал Шешене с Зекуновым.
— Плохие мы вам помощники — вот забыл даже куда, — сказал Федоров и добавил доверительно: — Все в порядке. Можете передать своим людям вот этот адрес, пароль и фамилию… — Федоров извлек из-за обшлага брюк смятый комочек бумаги, отдал его капитану и долго вытирал руки носовым платком.
— Это замечательно, замечательно! — повторял капитан Секунда. — Я вижу, это писал пан Шешеня?
— А кто ж еще?
— А что у вас в чемодане?
— Хотите проверить? — усмехнулся Федоров.
— О нет, пан Мухин! — поднял руки капитан Секунда — никак он не может приспособиться к этому типу. — Просто я очень жадный человек.
Федоров молча встал из-за стола, открыл чемодан и вынул из него два объемистых пакета.
— Это вам от Шешени и Зекунова…
Капитан Секунда отложил пакеты в сторону.
— Когда вы собираетесь в Варшаву?
— Хотелось бы сегодня же.
— Все будет обеспечено. А сейчас вас проведут в отель, где вы сможете пообедать и отдохнуть до поезда…
На другой день утром Федоров был уже в Варшаве, на квартире Философова. Они сидели за столом, который был завален образцами подпольных изданий «ЛД», привезенных Федоровым для показа и консультации…
В Москве при обсуждении хода операции было обращено внимание на то, что Философов и Шевченко подолгу остаются вне игры, а значит, и вне чекистского контроля, меж тем оба они чрезвычайно опасны. Кроме того, нельзя было превращать их только в порученцев для связи с Савинковым. Для начала было решено — учитывая, что Философов является редактором газеты и директором издательства, попросить его проконсультировать подпольные издания «ЛД»…
В течение недели три сотрудника контрразведки во главе с Демиденко подбирали из изъятых при обысках наиболее слабые антисоветские брошюрки и листовки. Эта макулатура сейчас и лежала на столе между Философовым и Федоровым. Каждую брошюрку и листовку Философов внимательно осматривал и прочитывал.
— Вы располагаете полиграфической техникой лучшей, чем мы, — говорил Философов, глядя поверх раскрытой брошюры на Федорова.
— Не удивительно, Дмитрий Владимирович, — отвечал Федоров. — Нас обслуживает одна из лучших московских типографий, ее директор — наш верный человек. Мы спокойно могли бы печатать там и вашу газету, — с улыбкой добавил он.
Философов начинает критиковать изданные «ЛД» материалы. А Федоров в это время думал: очень хорошо, что Философову придумана эта деятельность, он горд сейчас своей ролью критика и учителя и, значит, менее бдителен. Федоров слушал Философова поначалу серьезно, затем на лице его стала блуждать улыбка, и, наконец, он несколько смущенно рассмеялся. Философов замолчал, смотря на него с недоумением и чуть обиженно.
— Ей-же-ей, смешно получилось, — сказал Федоров. — Я сам тащил эту тяжесть и, выходит, на свою голову.
— Почему? — не понял Философов.
— Так я же являюсь главным сочинителем всего этого.
Теперь рассмеялся и Философов.
— Простите великодушно, но я этого не знал.
— Извиняться незачем. Всегда лучше знать правду, а не ее вариант, причесанный вежливостью, — сказал Федоров.
Философов покровительственно заметил:
— Но масштаб вашей издательской деятельности вызывает уважение.
Федоров помолчал, словно обдумывая, говорить или не говорить; потом тряхнул головой:
— Но если опять же обратиться к непричесанной правде, у меня такое впечатление, что все эти наши издания — стрельба холостыми. Мы не знаем — как, а кроме того, мы боимся все это широко распространять.
Федоров замолчал, вопросительно глядя на Философова.
— За правду — правду, — мягко ответил Философов. — Главная беда ваших изданий, Андрей Павлович, не в этом. Вы сами хорошо сказали — холостые выстрелы. То есть выстрелы без пуль. И даже — без мелкой дроби. В ваших изданиях отсутствует конкретность призыва, нет точной цели. Вы обещаете какое-то идеальное общество в идеальной России и молчите о том, что для России сейчас путь к светлым идеалам лежит через кровь и грязь, через борьбу не на жизнь, а на смерть. А вы между тем едете к Савинкову — к идеальному человеку дела. Борис Викторович, как никто из современных политических деятелей, стоит обеими ногами на земле и не терпит абстракции. В суждениях же он очень резок, к этому вам нужно приготовиться. Может быть, даже лучше вам не везти в Париж эти издания, — сочувственно сказал Философов. — Советую вам, старайтесь отвечать Борису Викторовичу немногословно. И внимательно слушайте его — ведь он остался один такой на этом берегу нашей борьбы за будущее России, об этом следует помнить, общаясь с ним.
— По правде сказать, я этой встречи побаиваюсь.
— Ну что ж, я вас понимаю…
Польский паспорт и французская въездная виза были получены удивительно быстро — очевидно, об этом позаботилась польская разведка. И когда Федоров тревожно засыпал в темном купе мчавшегося на запад поезда, обгоняя его, по проводам летели слова Философова, и их слушал в Париже Борис Савинков:
— Он производит впечатление глубоко интеллигентного и искреннего человека. А представляемое им… назовем, собрание выглядит вполне реально, хотя и парадоксально беспомощно. Передо мной сейчас лежит куча привезенных им изданий. Детский лепет. Я посоветовал ему не везти их в Париж.
— Вы ему доверяете? — уже второй раз спрашивает Савинков.
И второй раз Философов уклоняется от прямого ответа и снова говорит об интеллигентности Федорова, о его безусловном уме и образованности. И даже о том, что Федоров очень привлекателен внешне.
— Спасибо, Дмитрий Владимирович, и на этом, — сердито произносит Савинков и вешает трубку. Он возвращается к столу, за которым сидят Александр Аркадьевич Деренталь и Люба. Они в этот вечер гуляли по весеннему Парижу и зашли к Савинкову выпить на ночь сухого вина.
