С улицы донесся автомобильный гудок.

— Господа, господа, прошу всех к столу на отвальную! — крикнул Павловский.

Зекунов быстро наполнил рюмки. Павловский взял свою и, подняв ее высоко над головой, сказал с чувством:

— За счастье знать вас! За счастье бороться вместе с вами! За Россию, господа!

Он лихо опрокинул рюмку и разбил ее об пол.

— Вот так! На счастье!..

На вокзале Павловский, Фомичев и Шешеня, прогуливаясь возле вагона, снова заговорили о том же.

— Я рад, Иван Терентьевич, что вы согласились поехать, — говорил Павловский. — Леонид Данилович в конечном счете прав: хватит их тут проверять на честность, пора уж им конкретно и по-деловому помогать.

— Верно, верно… — соглашался Фомичев. Неосознанная тревога, с которой он приехал на прощальную вечеринку, совсем улетучилась.

— А потом надо моему свояку оседать в Москве насовсем, — добавил Шешеня. — Само дело требует, чтобы во главе его стал человек такого калибра.

— Целиком с этим согласен, — официальным тоном произнес Павловский, и в этот момент проводник вагона позвал его занять место — уже было объявлено отправление поезда.

Шешеня и Фомичев обнялись с Павловским и расцеловались. И потом долго еще махали руками вслед поезду, ушедшему в ночную темноту.

Павловский вошел в свое купе, задвинул за собой дверь, запер ее на щеколду, постоял несколько секунд, покачиваясь от движения поезда, и ничком обрушился на сиденье. Он глухо выл, скрипел зубами, и тело его корчилось от ярости. Так у него почти всегда происходил переход от игры к действительности.

И вдруг он резко встал и, по-звериному озираясь, прислушался. «Спокойно, спокойно, — сказал он себе. — Но это же действительно так: никого их здесь нет. Ну да! Пиляр ясно сказал, что он обгонит поезд на автомобиле и будет встречать его в Серпухове. Ну конечно, они рассчитывают на то, что поезд до Серпухова нигде не останавливается, а я не идиот, чтобы прыгать на ходу из курьерского поезда. Но они меня не знают…»

Павловский подошел к двери и прижался к ней ухом — ничего, кроме грохота мчащегося поезда, он не услышал. Нет! Через площадку выходить на прыжок нельзя. А вдруг все-таки в коридоре кто-нибудь оставлен на всякий случай? В окно!

Он стал отжимать вниз оконную раму, и, когда она приоткрылась, в вагон ворвался грохот поезда и вой встречного ветра. Павловский примерился к окну. Надо отжать еще сантиметров пятнадцать — двадцать. Павловский так был захвачен борьбой с тугим окном, что не слышал, как стукнула вырванная из двери щеколда. На пороге купе стоял Григорий Сыроежкин.

— Сергей Эдуардович, зря вы это, — укоризненно пробасил Григорий.

Павловский метнулся к нему и замер. И словно из него воздух выпустили. Руки его обвисли плетьми, и весь он, обмякший, обессиленный, опустился на сиденье.

Сыроежкин прикрыл дверь и осмотрел место, где была раньше щеколда.

— Нехорошо получилось, Сергей Эдуардович, имущество-то государственное. И зря вы это… — Григорий легким рывком левой руки закрыл окно, и купе заполнила тишина. — А я стою за дверью и вдруг слышу — окно открыли. «Ах ты, — думаю, — что он затеял — костей ведь не соберет!» И вот пришлось сломать… казенное…

В Серпухове на пустом ночном перроне некому было обратить внимание на странную встречу. Когда поезд остановился, два человека в шинелях подошли к мягкому вагону; в это время навстречу им из вагона вышли тоже двое, и все они, не здороваясь, молча, пошли мимо вокзала к переезду, где стоял большой черный автомобиль. Трое сели в автомобиль, а четвертый пошел обратно, но он не спешил к поезду. Это был единственный человек в Серпухове, который знал, что сейчас столичные чекисты провели какую-то молниеносную операцию. И хотя этот человек был дежурным дорожного поста ГПУ, даже ему не было сказано, кого берут из поезда. Хотя на случай, если бы с автомашиной, обгонявшей поезд, что-либо произошло, дежурный имел приказ подойти к мягкому вагону и предоставить себя в распоряжение едущего в этом вагоне сотрудника ГПУ Сыроежкина.

А машина уже мчалась в Москву, и в ее открытые окна врывался летний воздух, пахший землей. Вдали от шоссе уютно светились чьи-то окна. А в черном небе качалась бледная россыпь звезд.

— Разрешите пожаловаться на вашего подопечного, — сказал Сыроежкин.

— Прошу вас, не надо, — взмолился Павловский, он сидел между Сыроежкиным и Пиляром на заднем сиденье.

— Что случилось? Говорите! — сухо приказал Пиляр.

— Они окно открыли в вагоне… Мне пришлось дверь в купе ломать. И небось не понимают, что я их спас, — немножко ерничал Сыроежкин.

— Кто-нибудь из пассажиров обратил внимание?

— Кроме нас, в вагоне было еще два пассажира, он и она… молодые… — ответил Сыроежкин. — А проводник уже спал без задних ног.

— Затмение нашло на меня… честное слово, — тихо сказал Павловский. — Прошу прощения.

Пиляр молчал и думал про себя, что не ошибся, полагая, что Павловский по-прежнему каждую минуту готов к побегу. С этим следовало считаться и тоже каждую минуту быть начеку. Операция уже идет к концу, и, если все дальше пойдет по плану, Павловскому понадобится сыграть свою роль всего лишь один раз…