Отдельно укажу также на то, что я беспрекословно выполнял пожелания и приказы родителей, учителей, священника и др. и вообще всех взрослых, включая прислугу, и при этом ничто не могло меня остановить. То, что они говорили, всегда было верным. Эти правила вошли в мою плоть и кровь[9].
Аналогичные свидетельства можно обнаружить в фильме «Белая лента», где представлено поколение детей, ставших взрослыми при Гитлере. Это фильм о корнях зла. После завершения просмотра становится очевидным, что этот гнойник вызревал в мире их отцов – в образе жизни, принятом в деревне, где разворачиваются события, а особенно в отношениях родителей с детьми, в воспитании, опирающемся на психологическое и физическое насилие. При этом женщины также оставались безмолвными униженными жертвами домашнего насилия, принуждаемыми к покорности и полному подчинению миру мужчин. Обучение жестокости происходило не вербальным путем, но посредством принятия силовой модели поведения, примером которой служил глава семьи, под страхом отождествления себя с собственной непригодностью и слабостью.
Как показало исследование политика и психолога Джильолы Ло Кашо о связи между мафией и системами ценностей и, в частности, ее влиянии на детей в Палермо, насилие вырастает на почве насилия. В такой семейной и социальной атмосфере у детей формируется своего рода привыкание к насилию, к тому, что противостоять авторитетным взрослым в спорах или конфликтах невозможно, что им нужно безоговорочно повиноваться. Дети, выросшие в атмосфере насилия, впитывали этот язык, который становился их собственным кодексом, поскольку другого они не знали. Они страдали алекситимией[10], как и многие нацистские главари, бывшие не просто психопатами, но субъектами, полностью лишенными способности к эмпатии, то есть способности чувствовать и понимать эмоции – как свои, так и других людей.
В то время как мои младшие (соответственно на два года и на шесть лет) сестры были очень ласковы и во всем подражали матери, я всегда, уже с детства, отклонял все знаки нежности, о чем постоянно сожалели мать, все мои тетки и другие родственники. Рукопожатие и слово благодарности – это было пределом того, что можно было от меня получить[11].
Именно такой тип людей организованные преступные группировки используют для уничтожения врагов, поскольку они в равной степени равнодушны как к себе самим, так и к другим.
Таким образом, как пишет в своих мемуарах Рудольф Гесс, не осознавая, что подписывает себе приговор, для него исполнение приказов, отдаваемых вышестоящими офицерами, превратилось просто в работу, в обязанность, способ зарабатывать на жизнь.
Мне следовало подчиниться: ведь я был солдатом![12]
Прусское воспитание привело к такому чудовищному, леденящему душу результату, что после окончания Второй мировой войны победившие союзники приняли решение стереть этот регион – Пруссию – с географических карт из-за невосполнимого ущерба, нанесенного Центральной Европе доведенным до крайности прусским милитаризмом. Я вижу это так: слишком много вреда прусское воспитание нанесло детям, отвратив их от самих себя и превратив в серийных преступников, сотворивших на земле кошмар, получивший название холокост.
Всего этого не случилось бы, если бы эти дети, повзрослев, отвергли модель, которую им навязывали с детства, вместо того чтобы бездумно поддерживать и воплощать ее вплоть до катастрофического финала.
Но случилось то, что случилось, к несчастью для нас, для евреев и для всех тех, кто был зверски замучен и убит.
Вот в чем заключается смысл работы, которую нам предстоит проделать: осознать полученное воспитание, вступить с ним в конфликт, найти другой путь.
Когда жизнь обретает собственную силу
Идеализировать детей, приписывая им способность делать выбор и отстаивать его, которой они не имеют и не могут иметь, поскольку почти полностью зависят от контролирующих взрослых, означает настоящее посягательство на их мир и их права. Вместо того чтобы признать необходимость создания условий, способствующих их развитию, взрослое окружение и воспитательная среда наделяют детей компетенциями, которые превышают их реальные возможности. Разумеется, такие возможности имеются, однако среди них отсутствует свобода выбора. По крайней мере в том, что касается мира взрослых. В такой атмосфере и вырастают монстры, как это произошло с комендантом Освенцима.
Тем не менее при переходе от детства к взрослой жизни могут возникать точки роста, когда в воспитательном сценарии остается свободное место для прорыва и освобождения.
Образцом подобной ситуации может служить история Гавино Ледда – писателя, родившегося на Сардинии, в регионе Мейлогу провинции Сассари в 1938 г., то есть перед самой Второй мировой войной. В своей автобиографической книге «Отец-хозяин» (Padre padrone)[13] он рассказывает о том, как его отец – пастух по профессии – врывается в школьный класс, где он, шестилетний, с интересом слушает учительницу, и безапелляционно заявляет, что сын нужен ему дома.
«Я пришел забрать своего мальчишку. Он нужен мне, чтобы пасти овец и сторожить их… он же мой. Больше некому»[14].
Дом был полон голодных ртов, надо было кормить младших братьев, поэтому у Гавино не оставалось выбора: ему пришлось отправляться на пастбище, пасти овец и помогать отцу. Поначалу малыш тяжело переживал расставание со школой, но впоследствии смирился, покорившись отцовской воле. Его учительница не выразила никакого протеста: шел 1944 г., а мы помним, какое тогда было время.
«Я любил своих младших братьев и не хотел, чтобы они умерли с голоду. В своем воображении я представил себе, что им грозит смертельная опасность и они просят меня послушаться отца. Так что, немного поплакав, я последовал за отцом без всякой на него обиды. И времени, прошедшего между выходом из класса и приходом домой, оказалось достаточно, чтобы я мысленно простился со школой»[15].
Дети приспосаблиавются к навязанным им воспитательным сценариям, какими бы абсурдными они ни были.
Это естественно, поскольку речь идет об их выживании. Они не могут противостоять взрослым. Тем не менее, как свидетельствует Ледда, в подростковом возрасте начинаются попытки освободиться. Начинается конфликт, смысл которого заключается в плодотворном противостоянии собственным корням и родительским установкам, в возникновении некоей витальной силы, возводящей более или менее четкую границу между своими желаниями и желаниями других, с которыми ребенок до сих пор считался и которым подчинялся.
15 марта 1962 г. Гавино написал отцу из казармы в Пизе, где он проходил военную службу:
Дорогой отец, я пишу тебе впервые – обычно мы переписываемся с мамой. Есть причина, почему сейчас я должен написать тебе. Как ты знаешь, в прошлом году я сдал выпускные экзамены за 8-й класс и открыл для себя важность образования. Я понял, что даже те, кого ты называл ягнятами, могут учиться, более того, они должны учиться. С самого детства ты говорил мне, что люди делятся на ягнят и львов. Что ж, теперь я точно знаю, кто я такой. Ты говорил мне о львах как о счастливчиках: здесь и вправду все они счастливы, начиная с самых мелких хищников, сержантов. Согласно твоей морали, я должен был стать по крайней мере лисой в курятнике. Я же чувствую себя травоядным, вынужденным питаться мясом[16].
